Преданность. Повесть о Николае Крыленко

Чтобы выяснить недоразумение с арестом и добиться освобождения, Николай Васильевич послал Керенскому телеграмму, в которой — ему казалось — доказал всю смехотворность дела, состряпанного против него, Крыленко.

Керенский распорядился доставить «большевистского агента» в Петроград, так как судебные власти Киева отказались предъявить арестованному соответствующее обвинение. Сорвалось и в Петрограде: прокурор Главного военно-судного управления также не нашел данных для привлечения Крыленко к суду. Тогда изобретательный председатель приказал гражданским судебным властям привлечь неугодного прапорщика «за события 3–5 июля». Опять не вышло: «Крыленко в момент июльских событий не был в Петрограде». Все-таки, наперекор всякому здравому смыслу, Николая Васильевича вместе с другими арестованными большевиками посадили на гауптвахту.

Положение для политических заключенных сложилось очень серьезное: немцам сдали Ригу, Временное правительство готовилось сдать Петроград, чтобы с помощью немцев подавить революцию, организовало мятеж генерала Корнилова.

Николай Васильевич теперь трезво смотрел на вещи. В письме, которое ему удалось передать в газету «Рабочий», он писал: «Моя судьба предрешена резолюцией министра-председателя А. Керенского и зависит теперь исключительно от дальнейшего развития судеб русской революции».

Вместе с ним в заключении оказались Тер-Арутюнянц, Дашкевич, Дзенис и другие большевики. Они обратились во ВЦИК с заявлением, которое затем было опубликовано в «Рабочем»: «Мы, заключенные с вашего ведома в тюрьмы большевики, не можем спокойно сидеть за решеткой, когда контрреволюция ведет наступление… Мы требуем свободы».

— Да что они там, с ума посходили! — возмущался Тер-Арутюнянц. — Обвиняют нас в несусветном: в государственной измене, в содействии неприятелю, в мятеже! — Он стремительно ходил по камере, пробовал стучать в дверь, но безрезультатно: никто не отзывался. — И подумать только: самого Ленина обвиняют в измене! Абсурд! Вздорность этих обвинений очевидна. Члены ВЦИКа и разных судебных комиссий обещают нам скорое освобождение, но дальше этих обещаний дело не продвинулось ни на йоту!

— Надо что-то предпринимать более действенное, — вторил ему Дашкевич. Он тоже не мог усидеть на месте и время от времени поглядывал на Николая Васильевича, который один, казалось, не испытывал особого волнения, сидел себе в уголке, будто не слышал, о чем говорят товарищи. — Что вы думаете по этому поводу, товарищ Абрам?

— Считаю, следует объявить голодовку и сообщить об этом на волю.

— Вот это дельно! — воскликнул Тер-Арутюнянц. — Давайте напишем открытое письмо к рабочим и солдатам Петрограда. Пишите, Николай Васильевич, у вас богатая практика газетчика.

— Этим и занят, — сказал тот, хотя у него в руках не было ни карандаша, ни бумаги, по обыкновению, он «писал в уме». — Что, если так: не желая служить объектом судебных комедий и полицейско-тюремных экспериментов Временного правительства и его агентов, мы, политические заключенные — большевики, объявляем голодовку… Пусть она послужит первой характеристикой, вернее, первой характерной чертой современного строя…

У премьера было отвратительное настроение. Сегодня он приехал в Таврический дворец раньше обыкновенного, даже не взглянул на вытянувшегося перед ним адъютанта и быстро прошел в огромный кабинет. На этот раз он не задержался у зеркала, иначе увидел бы, что из кармана френча торчит засохший букетик. Цветы — слабость Александра Федоровича. Зная об этом, во время выступлений премьера перед публикой эксцентричные особы забрасывали его букетами фиалок.

Основания для беспокойства были: народное недовольство Временным правительством все более нарастало, Корнилов не оправдал надежд, большевики набирали силу.

Александр Федорович сел за стол, сжал виски пальцами и сидел так долго, бездумно и сумрачно рассматривая газету. Потом вызвал секретаря. Тот вошел крадущейся походкой, остановился на почтительном расстоянии и начал докладывать прямо с плохих вестей, вопреки своему правилу:

— В Петрограде весьма неспокойно: рабочие и солдаты митингуют, заявляют о своей солидарности с заключенными изменниками, Петроградский Совет выразил протест против преследования Ленина и требует, чтобы все «незаконно арестованные большевики» были немедленно освобождены из-под стражи. Особенно усердствуют солдаты-фронтовики. Вот извольте послушать. — Он раскрыл папку, но Керенский остановил его, устало шевельнув рукой.

Александр Федорович не всегда полагался на своего секретаря, получал необходимые сведения и другими способами. Сейчас перед ним лежал «Рабочий путь». Чьим-то старательным карандашом была взята в синюю рамку корреспонденция армейских большевиков — приветствие прапорщику Крыленко: