Преданность. Повесть о Николае Крыленко

Духонин поднялся, придерживая полы непривычного для него пальто дрожащими руками. Их взгляды встретились. Генерал подумал со стыдом и ужасом: «Да это же совсем еще мальчишка! Позор на мою голову, позор. Сдаться на милость этого маленького прапорщика!» Так подумал он, но это никак не отразилось на его лице. Оно не выражало никаких чувств, только губы его безмолвно шевелились — казалось, он тихо молился. Николай Васильевич смотрел на генерала с любопытством и даже с некоторым сочувствием. Перед ним стоял человек, который до недавнего времени был облечен чрезвычайной властью и который раньше, скорее всего, и не снизошел бы до встречи с безвестным прапорщиком, а теперь вынужден был стоять перед этим прапорщиком чуть ли не навытяжку.

Генерал не выдержал насмешливого взгляда Николая Васильевича, опустил глаза. Тот сказал совершенно буднично, без пафоса, хотя момент был довольно исключительный по своему значению для них обоих:

— Ваш послужной список меня сейчас мало интересует. Им займется революционный суд. Ситный, проводи в штабной вагон. — Он сдвинул еще дальше в сторону ворох телеграмм и сел на освободившийся стул. Сел прочно, по-хозяйски, выбрал чистый лист бумаги, обмакнул перо в бронзовую чернильницу и начал писать:

«Товарищи! Сего числа я вступил в Могилев во главе революционных войск. Окруженная со всех сторон ставка сдалась без боя. Последнее препятствие делу мира пало…»

Духонин неловко застегивал пальто. Оно у него перекосилось на груди, пальцы не слушались, будто одеревенели. Николай Васильевич бросил мимолетный взгляд на бывшего главковерха и посоветовал добродушно:

— Не надо нервничать, генерал. Что уж тут? Пальцы генеральских рук замерли. Духонин повернулся всем корпусом:

— Смею заметить, господин прапорщик, вы рано торжествуете. Верные правительству войска скоро поставят все на свои места.

Николай Васильевич рассмеялся:

— Это вы правильно заметили: верные Советскому правительству войска очень скоро наведут должный порядок. У вас нет ко мне вопросов? В таком случае до встречи в штабном вагоне, а сейчас прошу извинить — мне недосуг. Ситный, проводи.

34

После отъезда прапорщика Крыленко в Петроград ефрейтору Шиночкину припомнили все: и братание с немецкими солдатами, и угрозу поднять штаб на штыки, если не будет отпущен прапорщик, и последнее — он ударил офицера. Ему грозил полевой суд и расстрел согласно «Декларации прав солдата и гражданина», которой правительство восстанавливало в армии старорежимные порядки.

В расстегнутой, с отпоротыми погонами, шинели он сидел, ждал своей участи в той самой землянке, перед которой, казалось, совсем недавно выступал душевный человек прапорщик Крыленко. «Вот и кончилась для меня революция, — думал он, однако в глубине души все еще на что-то надеялся. — Был бы сейчас прапор, он бы вызволил». Но прапорщика не было, не было никого из тех, кто мог бы заступиться за ефрейтора Шиночкина. В роту нагнали молодых солдат, вчерашних крестьян, забитых, бледневших при одном приближении офицера. Им-то в назидание и был организован спешный суд и вынесен приговор бунтовщику.

Незадолго до заката солнца его вывели в тыловую рощицу, поставили на краю овражка, дали залп и, наскоро забросав комьями земли, ушли.