Преданный

«Вкус Азии» закрыт, но на рю де Бельвиль этого никто не замечает – хотя вечер воскресенья в самом разгаре, у заведения нет постоянных клиентов, которые могли бы из-за этого расстроиться. Ты привез сюда Бона и человека без лица, они сидят на заднем сиденье, Бон держит человека без лица на мушке. Тот не сопротивлялся – ни в мужском туалете, ни пока вы шли к выходу, снова пройдя мимо все еще курящего и все еще недоумевающего Злюки, который снова спросил: это кто вообще такой? Ехали вы без музыкального сопровождения, чтобы ты мог лучше слышать все, что скажет человек без лица, каждую фразу, за которую ты можешь получить пулю в голову. Но пока вы ехали, человек без лица не сказал ни кто он на самом деле, ни как его зовут. Да Бон и не спрашивал, потому что думал, что и так знает, кто такой человек без лица: комиссар, сотрудник исправительного лагеря, которому было поручено накормить вас идеологическим слабительным, избавить вас от остатков колониального мышления при помощи колоноскопии, а затем вылепить из вас коммунистов по образу и подобию Маркса, Ленина и Хо Ши Мина (но не Мао, потому что ваша победившая революционная власть, вышвырнув французов и американцев при небольшой поддержке Китая, теперь снова могла ненавидеть китайцев сколько душе угодно). Даже лагерная охрана и комендант лагеря знали комиссара только как Комиссара. Бон так и шипел ему, Комиссар, но человека без лица это как будто совсем не беспокоило.

Зачем тебе маска, Комиссар? – первое, что спросил Бон, когда вы уселись в зверюгу Шефа, потому что из театра вы втроем вышли молча. Ты смотрел на них в зеркало заднего вида: Бон не сводил глаз с маски человека без лица, а человек без лица пытался устроиться так, чтобы видеть и сидящего рядом Бона, и тебя, сидящего за рулем. Человек без лица рассмеялся, точнее, издал что-то отдаленно напоминающее смех, ведь любой звук, раздававшийся у него изо рта, приглушала маска и искажало его обожженное горло. Ты помнил, как комиссар допрашивал тебя в лагере, и его голос был совсем не похож на голос Мана, и поэтому – и потому, разумеется, что лица у него тоже больше не было – Бон его и не узнал.

Разве с маской я тебе не больше нравлюсь?

Ты мне вообще не нравишься, ни с маской, ни без маски. Зачем ты сюда приехал?

Париж – это моя награда, у нас на родине я ведь герой, сказал человек без лица своим скрипучим голосом. Забавно, конечно, что мы освободились от наших колонизаторов, но все равно ездим к ним в отпуск. Я обрабатываю визы, сижу в отдельном кабинете, так что никому не приходится меня видеть. Все очень легко и безболезненно, вот только скучно. Но на самом деле я здесь из-за первоклассных пластических хирургов. В послевоенные годы французы нам с этим помогают, да и не только с этим.

Им-то это зачем?

Чувство вины? Французам теперь проще чувствовать себя виноватыми, потому что они могут ткнуть пальцем в американцев и сказать: а вот они еще хуже нас. Вы еще не знаете, с каким удовольствием французы слушают, как наши дипломаты на идеальном французском языке радуются разгрому американцев! Человек без лица рассмеялся, звук получился жуткий. Когда они слышат наш беглый французский, то искренне верят, что наконец-то мы превратились из мальчиков в мужчин.

А пластические хирурги?

Они предложили сделать все бесплатно. Человек без лица снова рассмеялся, хотя смешного тут ничего не было. Французы нас поработили, но, конечно же, в этом виноваты не все французы. Колонизаторский класс, который нас эксплуатировал, эксплуатировал и французов тоже. Эти хирурги хотя бы такие же люди, как мы.

Люди? Ты не человек. Ты чудовище. Давай-ка взглянем на твое лицо, точнее, на то, что от него осталось. Я столько времени провел в этом лагере, а тебя и не разглядел толком.

Рано, рано еще. Человек без лица рассмеялся. Похоже, он прекрасно проводил время. Тут плохое освещение. Чудовищу нужен хороший свет.