Преданный

Наших гангстеров тут нет, что правда, то правда, сказал я.

Гангстеров! Можно, конечно, и так сказать. На родине нас бы прозвали пиратами или бандитами. Нам бы пришлось прятаться в гетто или в каких-нибудь джунглях. Но мне нравится считать, что мы просто вне закона. И мне нравится быть здесь, нигде не прячась. Здесь передо мной открываются виды, а на меня никто не смотрит. Я вижу все, и никто не видит меня.

У вас есть план, сказал я.

План должен быть у всех.

Глупо было признаваться, что у меня никакого плана нет, поэтому я только кивнул, но всего разок – было очень больно.

Выглядишь ты не очень.

Не очень, поддакнул Лё Ков Бой.

Время все исправит, ну или пластический хирург. Есть у меня один.

Лицо пройдет через неделю-другую. Швы из руки вынут чуть попозже.

, сказал Шеф по-китайски.

, смеясь, согласился Лё Ков Бой.

Не волнуйся, мы не про тебя говорим.

Нет, про тебя.

Ладно, ладно, про тебя. Не хочешь, чтобы мы про тебя говорили, тогда учи китайский. Все просто. Я вот нанял учительницу, чтобы учила меня французскому. Тут Шеф кивком указал на свою учительницу французского, которая заодно приходилась ему и секретаршей, и любовницей. А ты, кстати, молодцом. Не думал, что ты на такое способен.

Может, ему просто повезло, сказал Лё Ков Бой.

Нам всем иногда везет. Честный человек об этом честно говорит. Шеф помолчал, оценив иронию сказанного. Бон говорит, тебе нужно где-то перекантоваться.

Тетка не обрадуется, если я к ней заявлюсь в таком виде, пробормотал я.

Она не при делах, сказал Лё Ков Бой.

Она не имеет к этому отношения, подтвердил я. И не захочет связываться.

Клиенты идут через нее, сказал Шеф. Этим рисковать не стоит. Ладно, есть у меня для тебя местечко. Ты оценишь.

Такое же, как это?

Вид еще лучше, уж поверь мне, сказал Шеф, улыбаясь во весь рот. Он снова посмотрел в окно, занимавшее всю стену его гостиной. Что ты видишь?

Эйфелеву башню? – предположил я.

Да, да, Эйфелеву башню. Но на что она, по-твоему, похожа?

Я ответил не сразу. Даже думать было больно.

На солнечные часы?

На солнечные часы? Шеф прищурился. Ну, можно и так сказать… но ты вглядись-ка получше.

На палец?

На палец? На один? А где остальные пальцы?

Я снова уставился на башню. На трубу?

Ты слепой, что ли?! – воскликнул он. Это ж гигантский хер!

Лё Ков Бой и соблазнительная секретарша тихонько посмеялись над тем, что у меня совсем нет воображения.

Ну да, это я понял, пролепетал я. Но это как бы… очевидно.

Если это так очевидно, что ж ты сразу не сказал? – спросила соблазнительная секретарша.

Академик, сказал Лё Ков Бой. Похоже, тебе и вправду надо отдохнуть пару деньков.

Семь дней, если быть точным, сказал Шеф. И снова будешь похож на человека.

И тогда?..

Тогда и обсудим наши планы.

Я был не в состоянии говорить о планах или даже думать о них, однако не прошло и часа, как я сидел в электричке, катившейся в сторону северного пригорода, и думал. Глядя на унылые тюремные кубы многоэтажек и пытаясь держать себя в руках, я размышлял о том, действительно ли Эйфелева башня всего-навсего галльский стояк пассивно раскинувшейся Франции – время от времени он выстреливает облачной спермой, его все видят, но никто не замечает.

Очевидно ли, что это не так уж и очевидно?

Может, французская империя попросту трясет перед всеми своими причиндалами?

Может, Эйфелева башня ничем не отличается от Монумента Вашингтону, белой боеголовки, торчащей из столицы Америки, – предвестницы других ядерных боеголовок, зарытых в бункерах по всей Америке?

Разве гигантская вагина хоть раз стала символом того, чем пришлось пожертвовать нации, думал я. (Тут, пожалуй, было одно исключение – Триумфальная арка, материнские бедра, из которых каждый год четырнадцатого июля вылезали французские военные, сам я, правда, никогда не присутствовал при этих родах, видел только фоторепортажи в Paris Match.) Но за этим единственным исключением…

Разве беременный живот хоть раз стал монументом?

Разве матка хоть раз послужила моделью для мемориала?

Хоть раз груди воспарили над столицей?

Почему мне это раньше никогда не приходило в голову?

Мой сосед встал и отсел от меня подальше.

Глава 7

Сгибаясь под тяжестью собственного глубокомыслия, но, скорее всего, под тяжестью больной головы, я шагал к пункту своего назначения мимо домов и домиков, все как один – унылые коробки в два или три этажа, между которыми изредка вклинивались кафешки и пивнушки. Подавленные овощи и расстроенные фрукты, разложенные на лотках возле двух замеченных мной продуктовых рынков, были самыми грустными обитателями этой улочки, не считая, конечно, меня, и всем нам хотелось оказаться в непредвзятых руках. Вместо Франции из моих колонизированных фантазий я попал в блеклый райончик, где нечего было осматривать и даже смотреть было не на что, словно бы его проектировал какой-нибудь американец или вьетнамец. Наконец я добрался до обшарпанной зеленой двери на меланхоличной улице и нажал на кнопку звонка.

Allô?

Вздохнув, я сказал то, что мне велел сказать Лё Ков Бой, да, это он сам придумал: я хочу попасть в рай.