Преданный

А ты? Я попытался отряхнуться от тоскливости моего происхождения, которая оседала на мне неизбежно и настойчиво, словно пыль, но голова моя взбунтовалась даже против такой легонькой встряски. Ты откуда?

Отсюда, но родители из Сенегала. Он широко улыбнулся. Отец ездил в твою страну, воевать. Симпатичное местечко, говорил. Женщины красивые. Дети красивые.

Он воевал на стороне французов?

Да. Я сам почти ничего не знаю. Отец был не из болтливых. Одно, правда, знаю. Он снова заулыбался и выдвинул ящик тумбочки, на которой стояла лампа с бахромчатым абажуром набекрень. Держи, это за счет заведения.

В мою сторону искоркой полетел серебристый сверток, и я вспомнил плитки шоколада, которые американские солдаты швыряли уличным оборванцам из своих бронетранспортеров. Но у меня на ладони вместо шоколада лежало три квадратика презервативов.

Он был часовым на каучуковой плантации. Смешно, да? Ты такой надеваешь их, а каучук-то, может, у тебя в стране добывали. Напомнят тебе о родине!

Очень смешно, сказал я, понимая, что теперь никогда не избавлюсь от мысли, уже прижившейся в плодородной почве моего неустойчивого разума, о том, что почти весь мир соприкоснулся с нашей маленькой задиристой родиной – за вычетом знания о войне, которая теперь была нашим фирменным знаком, – при помощи штуки, придуманной, чтобы уменьшить население земного шара и мужское удовольствие.

Защелкали бусины на шторе-перегородке, и к нам вышла хозяйка дома – женщина, чей яркий, экспрессионистский макияж подчеркивал как ее красоту, так и ее алчность. Черный шелковый комбинезон льнул к ее формам, руки были унизаны колотившимися друг о друга жадеитовыми браслетами. Она с уверенностью акробатки вышагивала на каблуках, добавлявших сантиметров пятнадцать к ее росту, поэтому, когда я встал, мой нос оказался на уровне ее подбородка.

Взглянув на презервативы, она сказала: три? Да ты оптимист.

Джентльмен должен быть готов ко всему, ответил я. И я не оптимист, я реалист.

Хозяйка холодно улыбнулась и сказала: я провожу тебя в комнату для гостей.

Чао-чао, сказал вышибала-эсхатолог, на прощание поиграв мускулами.

Мы спустились в комнату для гостей, маленькую подвальную каморку, большую часть которой занимала двуспальная кровать. В углу ютились стол и стул, как будто бы посетители этого эротического заведения могли тут заодно что-нибудь написать. Но, судя по всему, гостевая комната служила еще и укрытием, так что некоторым посетителям, наверное, и впрямь было о чем поразмыслить.

Мадлен скоро к тебе спустится, сказала хозяйка. Она тебе понравится. Мадлен всем нравится. Она умеет доставить удовольствие мужчине восемью разными способами. Первое посещение – бесплатное, подарок Шефа. На все следующие визиты – скидка двадцать процентов.

Обычно перспектива получить красивую женщину или скидку приводила меня в восторг, но едва за хозяйкой закрылась дверь, как я спросил себя, что я чувствую. И понял – ничего. Да что со мной такое? Какие там восемь способов, мне и трех-четырех за глаза хватит! В своей ангедонии я винил и разболтавшийся болтик, и боль во всем теле, и то, что я – впервые в жизни – показался себе стариком. У меня не хватило сил даже поторговаться, а это я умел почти на генетическом уровне, этот навык был у нас врожденным, после того как моему народу веками приходилось выживать в условиях войн, голода, бедности и общей хрупкости жизни в государстве без всеобщего благоденствия.

Я пытался задвинуть подальше свои воспоминания, укоры совести и чувство вины и, наряду с остальным человечеством, весьма в этом преуспел, когда кто-то постучал в дверь. Мадлен.

Ой, бедняжечка, у тебя бо-бо, сказала она. По-французски она говорила медленно, с придыханием – идеальный темп для меня и моего настроения. Что с тобой такое случилось?

О-о-о, представление начинается! Наконец-то внутри у меня затрепыхалось хоть какое-то возбуждение. Сейчас я буду и зрителем, и участником неофициального культурного представления, о котором не понаслышке знают многие наши мужчины и некоторые наши женщины.

Не переживай, промурлыкала она. Мадлен тебя быстро вылечит.

С точки зрения общепринятых стандартов, Мадлен нельзя было назвать красивейшей из женщин. Этими роскошными созданиями можно любоваться только издалека, потому что они и стоят дорого, и привередливы чрезвычайно. Мадлен же, напротив, располагала к близости. В отличие от многих своих товарок, она не поливалась дешевым парфюмом, и с ней можно было иметь дело без противогаза. У нее было милое личико и плюшевое тело, кругленький животик и еще более круглые груди, бедра и глаза. Она была сдобная, как богиня с барельефов Ангкор-Вата, и позже я узнал, что она и сама приехала из Камбоджи. Однако вместо присущей статуям холодности она излучала мягкость, тепло, нежность и более всего – страстное желание, она страстно желала меня! Я вмиг стал ребенком, которому только и нужно было, что быть кому-то нужным, и Мадлен, будучи профессионалкой, это понимала.

Сначала, сказала она, мы тебя помоем с ног до головы. Я говорю, с ног – до головы.