Преданный

Тут они устроили затяжную демонстрацию французского поцелуя, для которого им понадобились все их языки, а я даже задумался, действительно ли сами французы называют это французским поцелуем. Покончив с этим, Ронин подмигнул мне и показал, насколько он вьетнамец, подозвав меня к себе на вьетнамский манер – всей рукой, а не пальцем, ладонь смотрит в пол. У него были на удивление маленькие, как у ребенка, руки. Идем, сказал он.

Что?

Пощелкав пальцами, он указал на свои золотые часы. У меня времени в обрез. Поговорим о делах, пока я занимаюсь делом. У меня потом другие встречи.

Ты хочешь, чтобы я…

Сидел и смотрел. Если, конечно, не захочешь к нам присоединиться.

Я взглянул на вышибалу-эсхатолога, который пожал плечами, как будто понял, о чем мы говорим, даже не зная вьетнамского. За время своего пребывания в «Раю» он видел все – и в то же время не видел ничего. В приглашении Ронина – точнее, в его приказе – не было ничего особенного. Ну и раз все остальные, включая столь любимую Ронином Крем-Брюлешку, отреагировали на происходящее по-галльски – просто пожав плечами, я тоже пожал плечами и, раздвинув штору из бусин, поднялся вместе с ними в комнату Крем-Брюлешки. Развалившись на кровати, Крем-Брюлешка сказала: извини, Ронин, но он – за доплату. Не важно, что он ничего не может.

Не может? – с удивлением спросил Ронин, автоматически и совершенно правильно предположив, что такое это непроизносимое «ничего».

Это военная травма, вскричал я, упав в кресло. Военная травма!

Мой выкрик и последовавшие за ним слезы напугали Крем-Брюлешку, которая так и застыла в призывной позе на кровати, однако Ронин и глазом не моргнул.

Ну-ну-ну, сказал он, похлопывая меня по плечу, отчего я оказался в несколько неудобном положении, потому что он уже расстегнул свой ремень с золотой пряжкой и теперь его голое мужское естество болталось удручающе близко от моего лица. Ладно, ладно, я и сам знаю парней с такими же военными травмами, они из-за этого не перестали быть мужчинами. В конце концов, чтобы получить такую травму, как раз и нужно быть мужиком. С женщинами такого не случается, верно? Ну а теперь садись поудобнее и смотри представление. Это тебя отвлечет от… от… короче, сам понимаешь от чего.

И он снова повернулся к Крем-Брюлешке. Я забился в стоявшее в углу кресло, мечтая о виски, чтобы утопить в нем неловкость и унижение. Мне не нравилось, когда на меня смотрели, пока я был с женщиной, и мне не нравилось смотреть самому, даже если передо мной была такая красивая пара, как Крем-Брюлешка и Ронин. Я решил, что буду курить, чтобы хоть чем-то занять руки. Я то закидывал ногу на ногу, то садился прямо, разглядывал потолок и развешанные по стенам репродукции с картин Дега и Ван Гога, подпирал кулаком подбородок, клал руки на подлокотники, тихонько покашливал и старался не смотреть в лицо коммунистической шпионке.

Меж тем Ронин говорил без умолку, осилив за это время добрую половину Камасутры – оставалось только дивиться его невероятной выносливости – да еще и комментируя каждую позу, словно бы я смотрел какой-то очень напряженный матч на «Ролан Гарросе». В перерывах между описаниями всех своих движений Ронин рассказал, почему хотел со мной встретиться, и я привожу его рассказ в сокращенной версии, за вычетом бесконечных стонов, вскриков и непристойных отзывов о его телесной эквилибристике.

Мы с Шефом старые друзья, еще с самого Сайгона, с пятидесятых, когда мужики были мужиками, женщины – женщинами, а ебля – еблей, не что сейчас, когда везде одни эти так называемые феминистки. Вот Мадам Ню, Женщина-Дракон, вот она была настоящей феминисткой. Отлично выглядела в аозае и хорошо стреляла. Разве эти самые феминистки так могут? Уличные перестрелки, бомбы в тачках, гранаты прилетают прямо к тебе во двор – и вот оно, сразу чувствуешь себя живым. Короли раньше погибали в битвах, теперь такого, конечно, не случается, а вот в Сайгоне – было дело.

Взять хотя бы нашего президента, Нго Динь Зьема – бабах, готов, труп, и он, и муж мадам Ню, прямо в американском бронетранспортере. Говорят, убийца кастрировал несчастного сукина сына и съел кусок его печенки. Все чисто по-гангстерски, а Зьем нас, гангстеров, не любил, хоть сам коммунистов еще как дрючил. Ну да, я гангстер и горжусь этим. С чего бы мне стыдиться того, что я гангстер? Я поэтому, кстати, Шефа и уважаю. Он ничего не стыдится. Я это понял, еще когда мы были совсем пацанами. Я-то родился в дельте Меконга, там и с Шефом познакомился. Как по-твоему, считаюсь я за вьетнамца?