Преданный

Почему бы, черт побери, и нет? Может, и ты, Бон, задавался этим вопросом, перед тем как выстрелить мне прямо в лицо? Ну да, а почему бы и нет-то, это вообще мой девиз, особенно когда дело доходит до виски, коньяка, водки, джина, саке, вина или пива, но только не пастиса, потому что он на вкус как моча. В «Раю» была бутылка «Рикара», но в последнюю ночь, после того как ушел Ронин, я накидался более универсальным «Джонни Уокером» и уснул на кровати в форме сердца. Смотрела ли на меня сверху мама? Видела ли она мой позор? Одарит ли она меня любовью и нежностью, выкажет ли понимание и чуткость, что превыше сочувствия? Глядя на «Рай» земной из небесного Рая (если он и вправду существует), она скажет: ты мой сын, и никакой ты не половинка, в тебе всего вдвойне! Ты сумеешь избавиться от проклятия, которое эхом отдается у тебя в ушах, – слова коммунистической шпионки, храбро сопротивлявшейся полицейским, которые потом ее изнасиловали:

Моя фамилия – Вьет, мое имя – Нам!

Ох, мама… вот бы мне верить в себя так же сильно, как ты в меня верила. Я все время гляжу на себя, и мне не нравится то, что я вижу, поэтому я хватаюсь за бутылку виски, который выправляет зрение лучше всяких очков. Пить виски в приличном количестве, пусть и не самого приличного качества, – значит надраивать помутневшее зеркало собственной личности и подкручивать, на манер оптометриста, фокус своего же зрения. Но, к несчастью, виски выветривается из головы, а похмелье – это способ приспособиться к реальности, в которой ты опять становишься самим собой – с самим собой – и сам постоянно глядишь на себя. Вот в таком состоянии я и пребывал, когда на следующее утро мне позвонил Бон.

Ну что, хорошо провел время? – спросил Бон.

Очень хорошо, соврал я.

Отлично. Я что хочу сказать: Соня помер.

Для человека, рассказывавшего мне о насильственной кончине одного из Семерых Гномов, говорил он довольно бодро. В этом и был весь Бон. Он, конечно, тоже любил виски, но по-настоящему ему подкручивали фокус две вещи: любовь к семье и ненависть к врагам. Необъятная эмоциональная сила любви, которую он больше не мог разделить с женой и сыном, разогнавшись в странной динамо-машине его души, превратилась в потенциальную жестокость, с которой он мог обрушиться на врагов. И теперь у него был повод: Соня погиб, а его младший брат, Коротышка (которого считали коротышкой даже другие коротышки), лежал при смерти. На братьев напали возле сетевого супермаркета «Братья Тан» во время их ежемесячного обхода – те собирали членские взносы для Тайного общества, так Шеф романтично называл свою страховую компанию. Взносы были страховкой от… ну кого же еще, как не самого Шефа. Вслух об этом, разумеется, говорить не стоило. Отличная, кстати, схема рэкета, когда ты – и причина страха, и защита от него, хотя тут Шеф не то чтобы соригинальничал. Организованная религия – вот первая и величайшая схема рэкета, экономика вечной прибыли, которая держится на добровольном страхе и принуждении к чувству вины. Жертвовать деньги церквям, храмам, мечетям, синагогам, культам и так далее, чтобы заполучить местечко для души в скоростном лифте, едущем в небесный пентхаус под названием загробная жизнь, – это же гениальный маркетинговый ход! Купил ли Соня страховку для души? А если купил, пригодилась ли она ему?

По словам Коротышки, которому память взбили в овсянку обрезком трубы – ну, так сказал Бон, – на них напала четверка арабов. Засаду устроили в вонючем проходе между домами, там молодцы били, пинали и резали Соню с Коротышкой кулаками, ногами и ножами, после чего разнообразили свой репертуар при помощи труб и цепей. После этого они забрали у Сони с Коротышкой несколько тысяч франков и пару-другую долговых расписок. Какой-то храбрый свидетель закричал на них из окна и тем самым спас жизнь Коротышке. Нападавшие со смехом разбежались, а Коротышке пришлось ползком через всю улицу добираться до следующего пункта своего обхода, где он потребовал, чтобы хозяин спрятал его в кладовке и позвонил Лё Ков Бою. Прятался Коротышка и от полиции, и от воров, которые, вне всякого сомнения, посылали предупреждение. Мораль этой истории, подытожил Бон, вовсе не в том, что пролилось слишком много крови. А в том, что крови как раз пролилось маловато (хотя Соня, наверное, с этим не согласится).

Говорил же, что те ребята выжили, сказал Бон. Когда он сказал, что мне стоило их убить, раз уж подвернулась такая возможность, Сонни и упитанный майор зафыркали от смеха. Даже если это были не они, продолжал Бон, они рассказали все друзьям, боссам, и вот что из этого вышло. Если ткнул кого-то ножом, то уж прикончи его. Тот, кто так обошелся с Коротышкой и не убил его, еще об этом пожалеет.

Господи, печально сказал я. Да это война.

О да, радостно подтвердил Бон. Это война!