Преданный друг (СИ)

— Подходит, — согласовал Жерех и ушел с котом обратно во двор, чтобы сразу же вернуться и уже без задержек отвезти меня домой.

Мне понадобилось пять минут, чтобы уговорить маму взять котенка, и на следующий день Жерех привез его мне и торжественно вручил под бдительными взорами сплетничающих на бревнышке неподалеку соседок.

— Какой он крупненький для трех месяцев, — заметила мама, подавая Николе железную десятирублевку. Мы приметы соблюдали строго.

— У него и мать крупная. — Никола убрал монету в карман и кивнул мне. — Ну, бывай. До субботы.

— До субботы, — сказала я.

Я пустила котенка осваиваться по дому и вернулась к обдиранию старых обоев в кухне, чем и занималась весь остаток дня. Я была уставшей после работы — Марина все-таки ушла в декрет, одной стало труднее, просить совета у девчонок было неловко, — но тут у меня словно открылось второе дыхание. Я покрасила трубы и полночи клеила плитку на потолок, а на следующий день, вернувшись и наскоро поужинав холодной жареной камбалой — Персик одобрил — и картошкой, снова взялась за дело.

Мама пригласила двух знакомых алкоголиков, и они за бутылку водки вынесли из зала тяжелую стенку и разобрали и вытащили старые шкафы из кухни. В комнатах сразу стало просторнее и светлее, и котенку пришлось снова осваивать пространство, бродить и принюхиваться к углам. Правда, от кухни он все-таки держался подальше. Запах краски ему не нравился.

Я будто обновляла не только дом, но и себя тоже; днем, разгребая старые вещи из стенки и откладывая в сторону то, что не понадобится никогда, я чувствовала себя так, будто заодно избавляюсь от какой-то части прошлого — и осознание этого требовало осторожности и внимательности ко всему, что должно было остаться позади.

Пыльные черные пластинки с записями детских сказок и постановок, которые ни я, ни мой сын уже не послушаем никогда.Жарафрика — веселая страна, Жарафрика чудес полным полна...

Пластиковая прозрачная коробка с бисером, рассортированным по цветам, и парой недоплетенных черно-оранжево-синих фенечек.

Фотографии, кучей сложенные внутрь тяжелого, советских времен альбома в кожаной обложке. Свадьба родителей и смешной, по тогдашней моде длинноволосый папа; беременная мной мама на Черном море в коротком развевающемся на ветру платье, лысая я в ползунках, с вытаращенными удивленными глазами; папа в армии, мама в училище, их друзья и подруги, которых я никогда не видела и не увижу, потому что они были частью их жизни, а не моей...

Анкета для девочек, разрисованная цветными маркерами и украшенная наклейками.

Мое выпускное платье.

Выстиранное и аккуратно сложенное в целлофановый пакет, такое же зеленое и блестящее, каким я его помнила, оно казалось купленным буквально вчера. Я не собиралась даже дотрагиваться до него, но руки будто сами достали и развернули струящуюся ткань, пробежались по «качелям» выреза...

Как зомби я встала, приложила платье к фигуре и подошла к зеркалу, чтобы посмотреть на отражение. Я почти ждала от себя истерики и слез — ведь зачем же еще достала платье, как не затем, чтобы напомнить и в который раз пожалеть себя? — но их не было.

Не было.

Из трех зеркал трельяжа смотрела на меня не юная беззаботная девочка, собирающаяся на выпускной бал, не лишившаяся невинности предательница с дрожащими губами и размазанной под глазами тушью, но взрослая женщина, случайно наткнувшаяся на старый наряд среди вещей, которые приготовила на выброс.

В тот миг, стоя перед зеркалом с платьем в руках, я как никогда ясно поняла: я правильно сделала, что осталась. Правильно сделала, что не сбежала в этот раз, потому что куда бы ни побежала взрослая Ника она бы обязательно взяла Нику-подростка с собой, а там... рано или поздно прошлое снова настигло бы меня и заставило взглянуть себе в глаза.

И ведь, по правде говоря, мне уже не от чего было бежать.

Я рассказала Егору о своем предательстве. Я встретилась лицом к лицу с его мамой —я, трусливая Ника, еще вчера уверенная в том, что скорее умру, чем снова посмотрю Ульяне Алексеевне в глаза. Я увидела всех тех, кто мог бы меня осудить — и никто из них не осудил меня сильнее, чем я сама.

Я все еще чувствовала себя виноватой и оплакивала свою любовь, но уже не боялась. Прошлого — точно не боялась.

Так что я сложила платье в целлофановый пакет, чтобы позже отправить вместе с другими старыми вещами в комиссионку.

Не потому что я не могла его видеть. А потому что его время уже прошло.

***

В среду вечером я закончила красить стены в кухне, и она стала новенького зеленого цвета. Даже потолок будто бы стал выше, а уж когда на пол ляжет светлый линолеум, вообще будет здорово. Мама была на работе, так что я поужинала в компании Персика, перед телевизором, посмотрела сюжет об атипичной пневмонии — ВОЗ на этой неделе официально объявила о том, что эпидемия закончилась — и выбралась на улицу, в напоенный ароматами вечер, чтобы, пока бойлер греет воду для ванны, посидеть на крыльце и послушать деревню.