Преданный и проданный

Егоша, нахально осклабясь, задрал виноватой юбки, добираясь до кружевных панталон, тряхнул рукой и выпустил из рукава плётку. Двое карлов держали ноги и голову. Отсчитав десять «ласковых», Егоша привёл в порядок туалет гофмейстерины и отступил.

— Бегите на травку, нате-ка вам конфектов. — Дождавшись, когда карлики убегут, Елизавета приступила к Чоглоковой: — Ладно ли помнишь инструкцию, писанную канцлером?

Сглатывая слёзы, та поднапрягла память и затараторила:

— Первое — прилежание её высочества к вере; второе — наблюдение брачной поверенности между обоими императорскими высочествами; третье — надзор за каждым шагом великой княгини: не разрешать шептать ей на ухо, получать и тайно передавать письма, цедулки и деньги...

— Вот-вот, третье... Кто ночью проникал в спальню невестки?

— Никто, сестрица, никто...

— Врёшь.

— Клянусь Богом и детьми моими.

— Да ты уж плодовита... Вот Катерине Бог деток не даёт семь годов, почитай... Пункт второй плохо наблюдаешь.

С оправданий и причитаний Чоглокова перешла на деловой тон и сказала без всякого почтения:

— От наблюдений детей не бывает. Я уж глаз не свожу, а что толку? Воля ваша, сестрица, делайте со мной что хотите, да только скажу вам правду...

— Говори.

— Его императорское высочество велик по титулу, да ничтожен по достоинствам мужским. Разве я не вижу, как она старается быть и завлекательной и ласковой, а он даже попытки не делает.

Елизавета, опершись подбородком о кулак, тяжко вздохнула и произнесла:

— Вот и доктора говорят, что немощен. Может, Лизка отвлекает Петрушу?

— Лизку трогать не надо, матушка. Мужики-то, вон и мой кобель, говорят: ежели об Лизку пень потереть — и у него сучок вырастет. Авось разовьёт его императорское величество. Она-то, сказывают, тоже от него к другим бегает. Раззадорит, а дальше пшик... Вот она и добирает на стороне.

— А не станет так, что яичко снесёт, а на нашего Петушка спишут?..

— А я, сестрица, предупредила Лизку, что, мол, ежели замахнётся на что, мигом в прядильню али в монастырь, ты уж прости, но я ради крепости престола.

— Ну и мудра ты, сестрица... Так кто вчерась под окнами шастал?

— Под окнами? Так бы и спросила. Граф Салтыков.

— Это который?

— Серёжка.

— Серёжка? Мужик видный, за таким любая побежит. — Елизавета задумалась, потом добавила: — И род старинный.

Мария Симоновна пытливо всмотрелась в лицо державной сестрицы и пожевала губами, явно собираясь с духом, помедлив, решилась:

— Сестрица, может, дать послабление некоторое Екатерине, а то ведь зачахнет под надзором моим. Скажем, пусть бы на охоту ездила, она страсть как к этому делу привержена... Ну, там, игры с фрейлинами... Ещё верхи носится, как казак.

— Ох, мудра ты, Симоновна, ох, мудра, — рассмеялась Елизавета.

— Так ведь наследник нужен...

— Ещё чего придумала. — Елизавета оглянулась. — Про такое вслух не говорят... Иди, с Богом. Да уж не будь так строга к воспитаннице своей.

— Поняла, матушка, поняла, — обрадованно закивала головой Чоглокова.

— Иди, иди, понятливая... Скажи там кому, чтоб к обеду кликнули канцлера Алексея Петровича Бестужева.

10

Его императорское высочество воспылал страстью к дрессировке собак. Для этого были отведены два покоя рядом со спальней Петра. Дверь между ними выломали, проем разделали пошире. Пётр стоял у стены и кидал палку через проем.

— Апорт!

Собака более или менее проворно бежала, возвращала палку хозяину. Он бросал её снова и кричал по-немецки:

— Нох айн маль! Ещё раз!

Собака, ждавшая привычного «апорт», с недоумением смотрела на дрессировщика.

— Нох айн маль!

Безрезультатно. Кнут раз за разом опоясывал тело собаки, она кричала, стонала, вопила, но великий князь был неумолим. Устав бить непокорного пса, он отводил его к своре, брал другого и выводил на исходную позицию. Всё повторялось: «апорт», «нох айн маль», порка. Кнут безжалостно рвал тела гончих, шпицев, терьеров. Остальные, взятые на сворки и привязанные к крючьям, вбитым в стены прямо через штофные обои, ждали своей очереди и скулили, метались, рвались.

Екатерина, откинувшись от книги, вслушалась в собачий визг. Он вроде бы утих. Начала читать, визг повторился ещё громче. Она закрыла ладонями уши и начала говорить текст вслух:

— ...Необходимы вельможи, но вовсе не трудом своим снабжаются они. Необходимы прежде всего земледельцы: от их трудов хлеб, а от него начала всех благ — хлеб на литургии в бескровную жертву приносится Богу и в тело Христово обращается... — Собачий визг не умолкал. Екатерина возвышает голос, повторяя: — В бескровную жертву приносится Богу и в тело Христово... О майн гот, я изнемогаю... и в тело Христово…

Пронзительный и исступлённый, полный отчаяния и беспомощности визг проникает сквозь ладони. Екатерина дёргает сонетку, входит Василий Шкурин.

— Василий Григорьевич, что за шум?

— Их императорское высочество изволят заниматься дрессировкой псов.

— Где?

— У себя-с в апартаментах.

Она, разозлённая, влетела в покои князя, когда он предавал экзекуции болонку: взяв её за хвостик и задние лапки, порол арапником. Та уже не визжала, а исходила жалобной и тонкой мольбой.

— Ваше высочество, герр Питер...