Предчувствие чуда

Последние тринадцать лет почти не изменили исследовательницу – разве что кожа, видевшая мало солнца долгими балтиморскими зимами, теперь покрылась загаром, а светлые волосы стали седыми. Впрочем, они клубились вокруг широкого, открытого лица доктора Свенсон все тем же озорным облачком. Глаза были такими же голубыми и ясными, ладонь – такой же пухлой и мягкой, мятая одежда совершенно не годилась для оперы. Похоже, исследовательница явилась сюда прямо из порта. Женщина, определившая судьбу Марины, человеку постороннему показалась бы обычной шведской бабушкой-туристкой, приехавшей полюбоваться на Амазонку.

– Я очень рада… – начала Марина.

– Садитесь, садитесь, – сказала доктор Свенсон и села первая. – Сейчас она будет петь Вила-Лобоса.

– Кого? – переспросила Барбара.

Доктор Свенсон сверкнула на нее глазами и села на четвертый стул в первом ряду, возле Марины, а сопрано, прекрасная зануда Эвридика, застенчиво прижала руку к груди и склонила голову, принимая шквал аплодисментов. Вила-Лобос, единственный вклад Бразилии в сокровищницу классической музыки, показался Марине намного красивее Глюка, а может, сопрано решила вложить в вокализ всю нежность, которую не могла вложить в оперную партию. На короткий миг Марине удалось забыть и минувшее (смерть Андерса), и грядущее (теперь уже неизбежное путешествие в джунгли) – и раствориться в музыке. Восемь скрипок и один голос успокоили ее рассудок.

– Вот ради этого сюда стоило приехать, – заявила доктор Свенсон, когда после пятнадцатиминутных неистовых оваций сопрано неохотно удалилась с авансцены.

Когда они забрали программки и открыли дверь ложи, доктор Свенсон обратилась к Марине:

– Что скажете о Глюке, доктор Сингх?

«Что скажете о пациентке, доктор Сингх?»

Марина пожала плечами:

– Боюсь, сегодня я плохой судья. Я отвлекалась.

Доктор Свенсон кивнула, словно услышав правильный ответ.

– Я считаю, так даже лучше. В воспоминаниях Глюк всегда звучит приятнее, чем при непосредственном исполнении.

Она повернулась и направилась через фойе к лестнице, остальные двинулись следом. На ступеньках Милтон поддерживал Марину под локоть, за что та была очень признательна. Вставать на каблуки доктору Сингх приходилось нечасто, и лодыжки уже предательски дрожали.

– Ее никто не ждал? – вполголоса спросила Марина.

Впрочем, она могла и не понижать голос – пространство вокруг наполнилось публикой, все болтали друг с другом или по мобильным. Воздух звенел от чеканных слов – так задорно по-португальски умеют говорить только бразильцы, которые отлично провели вечер.

– Ждать доктора Свенсон бессмысленно, – улыбнулся Милтон и крепче сжал локоть Марины, когда две девчонки галопом промчались сквозь толпу, перескакивая через ступеньки; их вечерние платья развевались, мелькали белые нижние юбки. – Но можно ожидать. Доктор Свенсон не любит пропускать открытие сезона. Я не взял на сегодняшний вечер ни одного заказа, хотя многие звонили. Я не ждал ее, однако ожидал.

Марина потеряла из вида доктора Свенсон, но не шедших впереди Бовендеров – Барбара возвышалась над прочими любителями оперы, как маяк над берегом.

– Я была бы признательна, если бы вы иногда делились со мной своими ожиданиями.

– Но ведь могло получиться, что я побеспокоил бы вас впустую. Она не обязательно приезжает. Она вообще ничего не делает «обязательно».

– Понятно. Но если бы я знала, что она теоретически может сегодня приехать, то надела бы свою собственную одежду.

Милтон замер на лестнице, вынудив остановиться и тех, кто шел сзади.

– Вы недовольны платьем? С ним что-то не так? Как можно быть недовольной таким платьем?

Марина увидела, что Бовендеры уже выплывают на волнах людского потока из дверей театра. Оба склонили русые головы – вероятно, разговаривали с доктором Свенсон или слушали ее. Не отвечая на вопрос Милтона, Марина потащила его к выходу.

Ночной воздух был тяжелым и теплым, но с реки дул легкий, пахнущий рыбой ветерок. Марина и Мил-тон подставили ему лица и присоединились к доктору Свенсон и Бовендерам на мощенной плиткой площадке перед театром. Мириады насекомых слетались на лучи прожекторов, подсвечивавших величественное здание, – и устремлялись в лабиринт окружавших его улиц. Даже гомон толпы не мог заглушить шорох жестких крылышек и разноголосое жужжание. Свет завораживал насекомых, сводил с ума, они не могли им насытиться. Совсем как любители оперы – подумалось Марине.

– Бовендеры уверяют, что после моего отъезда в городе ничего не происходило и не менялось, – сказала доктор Свенсон. – Это правда? В целом городе ничего не происходило?

– По мне, так тут ничего не происходило последние десять лет, – ответил Милтон.

– Наверняка хоть что-то да было, – вздернула подбородок доктор Свенсон.