Предел прочности. Книга третья.

После второй кормежки сморил сон. Свернувшись калачиком на своей половине нар, закрыл глаза и провалился в сладкую дрему. В сознании мелькали расплывчатые образы из детства. Катаюсь на велосипеде по потрескавшемуся асфальту, слышу голос покойной бабушки, зовущей со двора обедать. И вот уже пью горький кофе на кухне, а рядом стоит Светка – халат на распашку, демонстрирует соблазнительные изгибы тела.

«Нравлюсь», - произносит она одними губами.

- Нравишься, - отвечаю я, а разве может быть иначе. Привычно тянусь, пытаюсь обнять за талию, но она вырывается, со смехом убегает. Оборачивается и я понимаю, что никакая это не Кормухина, а Ловинс. Девушка с греческим профилем вдруг резко останавливается, упирает руки в боки.

- Воронов, ты что себе позволяешь?

Пытаюсь оправдаться, объяснить, что все это сплошное недоразумение. И вовсе я не гнался за ней, и уж точно ничего такого не имел в виду, но девушка слушать не хочет. Щелкает меня по носу и гнусавым голосом сообщает:

- Получай!

- Кать, да ты чего.

- Еще! – очередной щелчок.

Пытаюсь закрыться от ловких пальчиков девушки, а до ушей долетает растянутое:

- Че-ё, не нравится, гнида белобрысая.

Почему белобрысая, всю жизнь брюнетом был. Хочу высказать возмущение, убираю руки от лица и… снова отказываюсь в камере. Ничего не изменилось: прежние стены, решетка на месте, старик медитирует в позе лотоса. И только Щепа успел наколупать кусочки бетона и теперь кидался ими в заключенного из камеры напротив. Делал это уже давно, потому как «белесый» пацан во всю плакал и причитал:

- Хватит, пожалуйста, прекрати, ну хватииит.

Нет что бы закрыться руками или уйти в глубь камеры, он продолжал упорно сидеть и жаловаться. Может у парня того, с головой не в порядке? А Щепа и рад стараться: ни на секунду не прекращает обстрела. Под рукой целая горстка раскрошившегося бетона, хватит на пять минут беспрерывного артиллерийского огня.

«Что, Петр, не хочешь защитить парнишку, ты же у нас такой добренький, тебе больше всех надо», - начинает зудеть выспавшийся внутренний голос.

Прислушиваюсь к себе и понимаю, что нет, не хочу. И не гунди, никогда я не был добреньким. Правда брат считал иначе…

- И в кого слабак такой, - отчитывал он меня прямо в песочнице, где помогал искать пластмассового солдатика пацаненку со двора. – Батя у нас вроде мужик крепкий, и я не хлебный мякиш, а ты сплошной размазней вышел, смотреть противно. Может тебя в платьице с бантиками обрядить и со сколопендрой в куколки играть отправить? А что, будешь с ней сюсюкаться, плюшевых медвежат чаем поить.

- Он солдатика потерял…, - пытаюсь оправдаться и тут же получаю леща. Спешно вжимаю голову в плечи, а ну как второй прилетит.

- Вот именно, что он потерял, - злится Мишка, - это его солдатик! Он раззява, он лох, а ты чего напрягаешься? Он тебе кто – брат, сват, что так волнуешься, тратишь драгоценное время? Чего молчишь, чего губы надул? Только попробуй нюни распустить.

Я не плакал, просто обидно было получить ни за что ни про что, из-за какой-то там пластмассовой игрушки.

Мишка словно чувствует мое настроение, присаживается на корточки. Тяжелая ладонь брата ложится на плечо.

- Пойми, Петруха, дело тут вовсе не в солдатике. Ты должен научиться ставить себя в коллективе, чтобы другие уважали, иначе трудно придется: в школе, в армейке, во дворе, да и в целом по жизни. Запомни простую истину: когда дело касается посторонних, твое дело сторона. Никогда не лезь с помощью, не предлагай бесплатно, потому как халява дешево ценится. Хочешь быть пустой дешевкой, ковриком на входе, о который каждый ноги вытирает?

- А если друзья попросят?