Предел прочности. Книга вторая.

Девушка моментально напрягается: улыбка исчезает с лица, в глазах читается тревога. Да чем таким я успел напугать? Придурку Лешеньке физиономию расквасил? Так он заслужил это в полной мере, каждый мой удар. Полнейший отморозок, калечивший людей развлечения ради. Для такого пули в голову не жалко, как и для старшего братца. В них настоящая опасность заключалась, а не в Петре Воронове, который просто ответил на хамство.

Мира что-то такое видит в моем лице, и тревога превращается в страх. Глаза становятся круглыми, руки буквально вцепились в подоконник и не отпускают.

Внутри все бурлит от раздражения, от этой овечьей пугливости. Морального урода Лешеньку покорно сносила, даже хлопотала рядом, когда морду ему расквасил, а от меня того гляди сбежит. Бездна, что за дура! От былого очарования девушкой не остается и следа - в доли секунды осыпается битым стеклом, а пустующее место занимает глухая злоба, клубящаяся чернотой. Спешно отвожу взгляд в сторону и, по возможности спокойным голосом, произношу:

- Мира, представь - ты инопланетный организм, который случайно попал на землю. Для людей оболочка тела невидима и только один человек тебя замечает… иногда. Что бы ты сделала в первую очередь, пытаясь наладить с ним контакт?

Мира явно растеряна, не такой вопрос она ожидала услышать. Даже переспрашивает, и приходится терпеливо повторять. Девушка забавно морщит носик, подносит палец к губам. Видно, насколько глубоко она задумалась, и даже успела забыть, что секунду назад боялась находится рядом со мною на одном балконе. Я же справился с внезапно захлестнувшей волной раздражения, только вот осадок остался внутри. Плескался где-то там на дне, темный и липкий, сродни маслянистой жидкости.

- Для начала я бы попыталась изучить его язык, - рассуждает Мира. – Следила бы за его разговорами, интонациями…, только это очень долго. А у меня есть телепатические возможности? Могу передавать картинки или образы?

Отрицательно качаю головой.

- Плохо, - вздыхает девушка. – Это бы все упростило. А могу я хотя бы считывать информацию из памяти?

И вдруг меня осеняет. Мира, девочка, какая же ты умничка.

- Да-да, - говорю излишне эмоционально. Но Мира не обращает внимание, полностью погрузившись в размышления.

- Тогда я бы нашла эпизоды из раннего детства, когда человек учился разговаривать. Произносил первые звуки, слова. Изучение чужого языка следует начинать с азов.

«А тя-тя, а тя-тя, тяяя», - раздаются в памяти причитания марионетки, будто малого дитятки. Что там было еще? Весна пришла, отворяй ворота? Тот самый стишок, который мама читала в детстве. Сходится, все сходится. Тварь выхватывала отдельные куски ранней памяти, пытаясь наладить диалог. Но только ли в общении дело? Эта неуверенная походка, словно привыкала находится в другой среде. Она училась, постоянно училась двигаться, говорить. Когда виделись последний раз, тварь перемещалась куда увереннее. Не заваливалась из стороны в сторону, словно марионетка с запутавшимися нитями, не дергалась несуразно, а вполне себе нормально шла. Лишь головой водила судорожно, будто нервный тик.

- А мы к вам, - громогласно возвестил Витька и завалился на балкон. В одной руке нес бутылку вина, в другой блюдо с всевозможными закусками. Следом показалась Кристинка, одолеваемая бременем тяжелых мыслей. И все бы ничего, только бремя это постоянно вываливалось, норовя придавить других.

На лоджии вмиг стало тесно и душно, вернулся запах нагретого пластика. Легкие с трудом качали переполненный солнцем воздух, а потное тело невыносимо зудело, требуя почесаться и прохладной водицы.

Бежать! Только куда? Где бы в квартире не спрятался, Кристинка непременно отыщет, разве что на улицу. Смотрю на тоскливое выражение лица Витька и понимаю, что не смогу. Не смогу вот так вот сбежать и бросить друга наедине с… его девушкой. И мы еще битый час выслушиваем монолог внезапно повзрослевшей Крис. Настолько тоскливый и заунывный, что даже напиться толком не получается: вино внезапно подошло к концу, а дорогой коньяк радушная хозяйка припрятала. Первые минут десять мы честно слушали, даже пытались комментировать. А потом Витька начал откровенно зевать, Мира, не таясь, листала глянцевый журнал, я же думал про марионетку.

И выходило в размышлениях все верно и все правильно, кроме одного. И этим одним, этим мелким камешком в ботинке, был старинный русский романс.

«В лунном сиянье снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится. Динь-динь-динь, динь-динь-динь – колокольчик звенит», - тянула тварь тоненьким голоском в первую нашу встречу.

Не было этой песни в сопливом детстве. Мать отродясь романсы не пела, все больше Пугачеву слушала. А я его исполнение услышал впервые лет пять назад, кажется по телевизору. И причем здесь ранняя память? Выходит, что ни причем… зараза! Одна лишь единственная несостыковка испортила всю картину.