Предельное ускорение (СИ)

Джин судорожно кивнул, куда больше переживая за целостность своего «сокровища», в которое шнурок больно впился. И он не смог остаться спокойным, когда Ран тронул свободный белый кончик. Внимательный взгляд сверху вниз, тихий вопрос:

— Ты доверяешь мне?

Джин кивнул опять и постарался сделать нормальный вдох. Вроде бы получилось.

Ран медленно склонился над ним, как в самом начале. Его дыхание вновь заиграло на губах Джина, усилив возбуждение. Шнурок впился в плоть сильнее и сдавил её у основания, но теперь уже по вине Джина.

Ран просто смотрел на него, дышал глубоко и размеренно, потом прикоснулся к коже между разведённых ног, повторил кончиком пальца белый узор от основания до капельки смазки, затем обратно, повёл вниз, в ложбинку между ягодиц, потёр нежную кожу у входа, царапнул ногтем, заставив Джина вздрогнуть и сомкнуть веки.

— Смотри на меня, — тут же последовал жёсткий приказ. Джин с трудом распахнул глаза и постарался сфокусироваться на лице Рана. Это было проще, чем он думал. Живой огонь… Так близко, такой необъяснимо красивый и одновременно пугающе яростный. Уставившись на Рана, Джин сам по себе расслабился так, что палец с лёгкостью проскользнул в него.

— Вот теперь я доволен, — тихо проговорил Ран тем самым чуть хриплым чарующим голосом, что сводил Джина с ума.

— Ты… ты предпочитаешь женщин или мужчин? — с трудом спросил Джин, постаравшись отвлечься от того, что палец внутри него размеренно поглаживает стенки и едва заметно пробирается глубже.

— Не вижу разницы. Все удовольствия мира одинаково доступны и тем, и другим. И все они одинаково сильно хотят, чтобы им дарили блаженство. Меня интересуют только те, кто желает стоять передо мной на коленях и доверяет мне. Всегда и во всём. Какого они пола — дело десятое.

И Ран без предупреждения добавил второй палец, сорвав с губ Джина едва различимый стон. Податься бёдрами навстречу пальцам было естественным, но опрометчивым. Опутанная шнурком плоть потемнела ещё сильнее и ещё отчётливее заныла. Джин сделал судорожный вдох и постарался посчитать хотя бы до пяти, чтобы не нарушить приказ.

Ран отстранился и пальцем левой руки надавил на точку в промежности. Короткий всплеск боли заставил позабыть о возбуждении. Ненадолго и совсем чуть-чуть, потому что пальцы Рана двигались внутри, умело массировали, заставляя Джина дышать всё чаще, непроизвольно вздрагивать и ёрзать на диване. И шнурок неумолимо врезался всё сильнее и сильнее, стягивал, обострял все чувства и делал боль всё невыносимее. Знакомо защипало глаза, а после по щеке пролегла влажная дорожка.

— Боль — это наслаждение, а наслаждение — это боль. Просто придай ей форму, любую, какая тебе больше нравится. И просто люби её. Она сделает за тебя всё сама. — Голос Рана звучал как будто из иной вселенной, но Джин отчаянно цеплялся за него. Больно, было очень больно. И он не понимал, почему возбуждение остаётся, почему растёт одновременно с болью, почему он всё никак не взорвётся и не освободится.

И он даже не заметил, как пальцы выскользнули из него, как Ран расстегнул брюки… Ощутил только, как твёрдое и горячее потёрлось о кожу между раздвинутых ягодиц, уверенно толкнулось в открытый вход и медленно заполнило его, заставив мышцы внутри затрепетать в попытках обхватить плотнее.

Ран сжал его бёдра ладонями и плавно качнулся вперёд. Он двигался без спешки, зато точно. Джин вздрагивал, тихо стонал, кусал губы, пытался ухватиться пальцами за пушистую обивку и уже хотел, чтобы всё закончилось, потому что резкая боль от шнурка и удовольствие, затопившее тело, сравнялись и достигли предельной отметки. Невыносимо. Ещё капля — и это убьёт его, наверняка убьёт. Или шнурок вопьётся в плоть до крови. Или просто оскопит его.

Резкие теперь толчки вынуждали Джина зажмуриваться, позабыв о бегущих из глаз солёных каплях. Он задыхался уже по-настоящему, почти ослеп от бешено пляшущих перед глазами пятен, рывками подавался навстречу Рану, восторженно и судорожно выдыхал, окунувшись вновь в сплошной восторг и — сразу же — упав в пропасть боли. Одна непреходящая — желанная и ненавистная одновременно — мука.

— Ты можешь… кричать, — хрипло напомнил Ран.

Сначала это были глухие вскрики, сопровождавшие каждое движение, а потом — имя, то есть, прозвище, которое Джин в самом деле прокричал. Или громко простонал? Он не знал, потому что Ран в один миг просто сдёрнул с него проклятый шнурок и шепнул: “Можно!”, и Джина тут же накрыло волной чистого незамутнённого блаженства. Никогда прежде он не испытывал настолько сильного оргазма, сметавшего всё, абсолютно всё. Он бился под Раном, задыхался, почти что выл от восторга, давился рыданиями и всхлипами, и смехом. Потом затих, уткнувшись лицом в широкую грудь, обвитую тонкими ремнями. Запах грубой кожи мешался со знойным запахом пота. И Ран был таким горячим, что нестерпимо хотелось обнять его крепче и так вот уснуть, только руки не слушались, а чуть позже Ран отстранился. Яркие волосы завесили половину лица, придав ему мальчишеский вид.