Читаем Предельное ускорение (СИ) полностью

Задницу опалило болью, и он послушно заорал, дёрнулся, и крик перешёл в громкий стон. Ещё удар, ещё и ещё. И он снова хрипло орал и стонал, путаясь в ощущениях. Ещё два удара, которые, наконец, принесли капельку покоя. То есть, почти нестерпимую боль, на время отогнавшую возбуждение. Джин старался выровнять дыхание, всхлипывал и часто моргал, чтобы прогнать влагу из глаз. Новый удар заставил-таки захлебнуться вдохом. Хлынули слёзы, потому что больно было адски. Но ещё хуже становилось, когда внутри зарождалась вибрация. И совсем плохо, потому что Джин уже не хотел, чтобы это закончилось. Он разрывался между остротой ощущений и удовольствием, а возбуждение, которое всё никак не находило выхода, воспринималось как нечто чертовски приятное и неприятное одновременно. Точнее, ожидание разрешения от Рана стало мучительным и сладким. По крайней мере, Джин надеялся, что рано или поздно Ран разрешит ему кончить, иначе какой в этом смысл?

Последний удар он выдержал тоже, утонув в блаженстве и не заметив, что это — последний. Не замечал ни слёз, ни тихих стонов, ни неровного дыхания, просто лежал и купался в смеси боли и наслаждения. И немедленно поплатился за беспечность, когда Ран потянул из него те штуки, что прежде порождали вибрацию. Он едва не сорвался пять чёртовых раз — ровно столько, сколько штук выскользнуло из него. Вскинув голову, различил пять круглых шариков на тонкой цепочке в руке Рана. Видел однажды такую игрушку в магазинчике, куда ходил вместе с Ли. Серебряные шарики, а внутри каждого — множество мелких, но тяжёлых бусин. Когда такие шарики внутри тела сталкивались, то именно взбаламученные столкновением бусины начинали вибрировать.

Ран тем временем взял какую-то баночку, и спустя миг ягодиц Джина коснулась блаженная прохлада. Запахло мятой. Сильные пальцы уверенно распределяли мазь по коже, принося желанное облегчение.

— Урок пошёл тебе на пользу? — негромко поинтересовался Ран.

— Да, я понял, что дрочить без разрешения не стоит… — Джин зашипел, когда палец с нажимом прошёлся по следу от плети.

— Правильно, но всё же выбирай выражения.

— Как если бы я говорил с принцем? — сердито уточнил он.

— Если тебе так удобнее… Я не для того выбирался со дна, чтобы слушать здесь те же самые слова. Проще говоря, это меня не заводит.

— Я уже понял, что тебе больше по душе вопли.

— Не всякие. Но твои — по душе. — Ран невозмутимо развязал шёлковые ленты, освободив ноги и руки Джина. — На колени.

Он помедлил, но напрасно. Согнутый палец больно ткнулся в спину, рядом с позвоночником, и ноги сами по себе подкосились. Джин неизящно хлопнулся на колени.

— Руки скрести за спиной.

Дважды повторять Рану не пришлось, как и вновь тыкать куда-нибудь пальцем. Джин торопливо скрестил за спиной руки и покосился вниз, чтобы убедиться в непреходящем стояке. Пятки упирались в ноющие от боли ягодицы. Счастья это не приносило, но и не могло погасить возбуждение.

Ран наклонился к нему, поймал за подбородок и заставил поднять голову. Большим пальцем медленно стёр влажную дорожку, оставшуюся от слёз. Его спокойное лицо рядом, желанная нежность прикосновения и лёгкая задумчивость в светло-карих глазах… Джин невольно подался к нему, но Ран резко выпрямился.

— Ты не должен прикасаться к себе. Если ослушаешься, я об этом узнаю. Одевайся и иди домой. Придёшь снова в шесть вечера. И да, ничего не ешь в течение дня. Можно только пить. Кстати, спать лучше на смоченном в холодной воде полотенце. И не вздумай тереть задницу ладонями или чесать.

Ран развернулся и направился к двери.

— И всё? — возмущённо окликнул его Джин, оставшийся совершенно неудовлетворённым.

— А ты хочешь ещё? — весело хмыкнул он, оглянувшись, и небрежно смахнул со лба яркие волосы.

— Тебе-то что с этого было?

— Мне? Не волнуйся, у меня стояло от твоих воплей.

Джин растерянно уставился на закрывшуюся дверь и попытался уложить в голове всё сказанное. Выходит, в него тут запихнули какую-то гадость и выпороли, из-за чего он совершенно неприлично тащился, а Ран тащился от того, что тащился он? И оба не кончили, так? Джин понял, что совершенно ничего не понял. Где логика?

Пока одевался и шипел от боли в растревоженной трусами и брюками заднице, думал, что делать дальше. Мысль послать Рана куда подальше казалась самой здравой, но тут он увидел перо. Чёрно-белое перо то ли глухаря, то ли тетерева, вделанное в золотую рукоять. Наверное, именно им Ран щекотал его. Почему-то сразу вспомнился дядюшка, которого Джин непременно решил найти и допросить. Вытрясти из него всё, что тот знал о Ране.

***

Дядя долго упирался, но всё-таки раскололся. Обстановка располагала: не каждую ночь в дом вламывается племянник, трясёт сонную тушку родственника и задаёт странные вопросы.

В итоге они расположились в гостиной, прихватив бутылку бренди и пару стаканов. Дядя плеснул себе золотистой жидкости, сделал небольшой глоток и чуть поморщился от крепости напитка.

— Чего ты так к Рану привязался? Я ведь сказал уже, это не про тебя.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Смерть сердца
Смерть сердца

«Смерть сердца» – история юной любви и предательства невинности – самая известная книга Элизабет Боуэн. Осиротевшая шестнадцатилетняя Порция, приехав в Лондон, оказывается в странном мире невысказанных слов, ускользающих взглядов, в атмосфере одновременно утонченно-элегантной и смертельно душной. Воплощение невинности, Порция невольно становится той силой, которой суждено процарапать лакированную поверхность идеальной светской жизни, показать, что под сияющим фасадом скрываются обычные люди, тоскующие и слабые. Элизабет Боуэн, классик британской литературы, участница знаменитого литературного кружка «Блумсбери», ближайшая подруга Вирджинии Вулф, стала связующим звеном между модернизмом начала века и психологической изощренностью второй его половины. В ее книгах острое чувство юмора соединяется с погружением в глубины человеческих мотивов и желаний. Роман «Смерть сердца» входит в список 100 самых важных британских романов в истории английской литературы.

Элизабет Боуэн

Классическая проза ХX века / Прочее / Зарубежная классика
О медленности
О медленности

Рассуждения о неуклонно растущем темпе современной жизни давно стали общим местом в художественной и гуманитарной мысли. В ответ на это всеобщее ускорение возникла концепция «медленности», то есть искусственного замедления жизни – в том числе средствами визуального искусства. В своей книге Лутц Кёпник осмысляет это явление и анализирует художественные практики, которые имеют дело «с расширенной структурой времени и со стратегиями сомнения, отсрочки и промедления, позволяющими замедлить темп и ощутить неоднородное, многоликое течение настоящего». Среди них – кино Питера Уира и Вернера Херцога, фотографии Вилли Доэрти и Хироюки Масуямы, медиаобъекты Олафура Элиассона и Джанет Кардифф. Автор уверен, что за этими опытами стоит вовсе не ностальгия по идиллическому прошлому, а стремление проникнуть в суть настоящего и задуматься о природе времени. Лутц Кёпник – профессор Университета Вандербильта, специалист по визуальному искусству и интеллектуальной истории.

Лутц Кёпник

Кино / Прочее / Культура и искусство