Пределы реформ. Министерство внутренних дел Российской империи в 1802-1881 годах

После освобождения крестьян в 1861 году руководители МВД видели нарастающую угрозу самодержавной и бюрократической гегемонии в левых общественных группах, помещичьей олигархии и этнических сепаратистских настроениях. Валуев и пришедшие с ним высокопоставленные чиновники решили утвердить позиции МВД на традиционных основаниях полицейского авторитета и министерской власти. Министерская власть предоставляла членам узкого бюрократического мира своего рода общепринятый язык, с понятным набором символов и установок, для принятия легитимных политических решений. Для бюрократического поколения, пришедшего после Крымской войны, на министерской власти при полицейском попечении, как на фундаменте, выстраивалось здание российской государственности.

Серьезнейшее влияние на движение в этом направлении оказывали и сами министры внутренних дел. Несмотря на остроумные и тонкие идеи Валуева относительно необходимых общественных, экономических и институциональных преобразований, его деятельность привела к возобновлению и дальнейшему усилению министерской власти. Именно он выстроил министерскую машину и привил ее личному составу такие взгляды, которыми в дальнейшем с удовольствием воспользовались его консервативные преемники на посту. Хотя многие валуевские идеи касательно роли государства были весьма схожи с воззрениями его «либеральных» предшественников Ланского и Милютина, общий итог его министерства сводился к тому, что МВД сделалось ключевым противником эволюционного развития, нацеленного на верховенство права, в духе того, что пытались тогда же выстроить прочие европейские державы, проходящие через процесс консервативного обновления.

Преемники Валуева в министерском кабинете, Тимашев и Маков, отражали собой всю хрупкость министерской бюрократии в качестве основания российского правительства. Уже сам факт того, что император мог избирать своими министрами внутренних дел подобных людей, не придававших особого значения ни министерским учреждениям, ни политическим изменениям в плане будущности самодержавия, уменьшал шансы России прийти в хоть сколь-нибудь ограниченной форме к политически сознательной бюрократии в духе Rechtsstaat, как предлагал Валуев, а затем Лорис-Меликов.

Наконец, история МВД в правление Александра II иллюстрирует нелегкую долю реформаторов, зажатых в тиски между враждебным консерватизмом коллег – слепых охранителей самодержавия – и яростными, доходящими порой до насилия проявлениями все более организованной и внутренне согласной общественности. Стремясь претворить в жизнь свои программы, реформаторы – Милютин, Валуев, Лорис-Меликов, Столыпин – были вынуждены работать с наличными правительственными учреждениями и их персоналом, что неизбежно чинило препятствия самой реализации их планов. Вдобавок к этому, несмотря на очевидную необходимость взаимодействия бюрократии с различными «группами влияния», экономическими и общественными элитами и интеллигенцией, новая волна министерской власти чрезвычайно затрудняла движение в данном направлении. Более прочих в проведении подобной политики преуспел Лорис-Меликов, но даже он ради достижения известных целей (скажем, отмены соляного налога) был вынужден обращаться к произволу, выходя из правового поля.

Россия середины и тем более конца XIX столетия все дальше удалялась от Англии, Франции, Пруссии (ставшей после 1871 года Германией) и даже Австрии как в отношении социально-политических институций, так и по уровню экономического развития. Россию нередко помещают в дальнем конце условной шкалы европейского абсолютизма (или же вовсе выделяют ее в абсолютизм иного типа) благодаря неограниченной автократии с вековечными традициями бюрократического управления и уникальной общественной структурой (колоссальным по численности крестьянством, политически слабым служилым дворянством, полуазиатским купечеством и так далее)[475]. Сравнивая Россию 60-х – 70-х с Османской империей, Китаем и Японией – возьмем для примера лишь три эти неевропейские державы, – также столкнувшимися с серьезными вызовами, находим ее более развитой в плане государственности, народного единства, экономической и военной мощи. На данном основании можно провести сравнение исторической роли административных и политических элит середины XIX века с учетом их политических действий и идей, попутно сопоставляя типы институциональных и политических изменений, наблюдаемых в географическом диапазоне от Западной Европы до Азии[476].