Пределы реформ. Министерство внутренних дел Российской империи в 1802-1881 годах

Характер государственной деятельности и политического руководства в эпоху александровских преобразований предлагает особенно наглядный пример внутренне непротиворечивой и последовательной модели политических изменений, аналоги которой наблюдаются и в современных государствах Европы и Азии, находящихся на совершенно разных ступенях экономического и политического развития. Сосредоточив внимание на манере и механизмах государственного правления, а также на взаимоотношениях между режимом и его политической и электоральной базой, можно уловить общую механику реагирования на аналогичные, в сущности, внутренние и внешние вызовы. Такие, нередко приписываемые, скажем, «бонапартизму», политические приемы, как манипулирование мнением, плебисцит (а равно массовые и все прочие, функционально эквивалентные формы электоральной политики), новый формат расширенного диалога с общественностью, социальные преобразования, государственное вмешательство в торговые дела, установление полу-или просто конституционного режима, – все это вполне укладывается в рамки специальных мер, принимаемых в различных институциональных и культурных обстоятельствах, по переходу от политики традиционного абсолютизма и привычной бюрократической рутины к новым институциональным и политическим механизмам, предусматривающим контролируемое участие экономических и общественных элит[480]. Таким образом, то, что немецкие исследователи именуют борьбой парламентаризма с консервативной революцией в более развитых державах Западной и Центральной Европы (где парламенты уже существовали), в других странах воспроизводится в смысловых формах и функциях борьбы за появление зачатков общественного участия в законодательном процессе [Sturmer 1974: 143–167]. Следуя данной точке зрения, можно наблюдать магистральные параллели, скажем, между постепенным расширением парламентских полномочий во Второй [бонапартистской] империи Франции и попытками молодых, недавно вестернизированных бюрократов расширить легитимную сферу политической деятельности в Османской империи и Японии.

Наличие бюрократии, мобилизуемой политическим руководством в качестве главного двигателя перемен, является весьма примечательной константой (имеющей определяющее значение в политической истории России). Ведь в России, как и в Османской империи, Китае или Японии, само политическое руководство было сконцентрировано в бюрократии как единственном источнике легитимной политической деятельности, не считая коронованной особы. В российской бюрократии особенно заметно было напряжение между желавшими переосмыслить традиционную политическую культуру, преобразовав ее институты и поддерживающие их идеалы, и чаявшими сберечь традиционное самодержавие. Аналогичным образом, в напряжении между бюрократами-обновленцами и царем – другим важнейшим элементом российского политического уравнения – также проявляются продуктивные модели, воспроизводившиеся и в иных национальных условиях.

Некоторые из русских чиновников, обсуждавшихся в этой книге, предпринимали шаги к переосмыслению традиционного самодержавия, экспериментируя с современными им европейскими методами «массовой политики» или взаимодействия с «группами влияния». Что примечательно, подобные попытки бюрократической реновации исходили именно от министерской бюрократии – описанной выше институциональной опоры власти, состоявшей из центральных ведомств и провинциального аппарата. В эпоху Великих реформ и сразу же после нее главные примеры нетривиального, харизматичного политического лидерства подавали либо министерские чиновники, либо лица, пришедшие извне, для которых министерства служили политической платформой. Подобным лидерам приходилось тягаться и с главами конкурирующих ведомств, и с параллельными институциональными центрами власти (вроде Государственного совета), и с самим царем, но все они были преданы общим для министерских обновленцев идеям: верховенству закона, институционализации и расширению политического поля, включая участие общества в контролируемых публичных дебатах, а также внедрению новых моделей политического поведения, в особенности среди самих чиновников. Большая часть русской истории после Крымской войны развивалась вокруг напряженной борьбы между «евангелистами» политического обновленчества и влиятельными апологетами державного традиционализма. Политическая концепция последних коренилась в личном авторитете и полицейской власти, составлявших взаимосцепленную сеть антиинсти-туциональных, клановых политических отношений, возглавляемых самих царем.