Предисловие к Достоевскому

Когда Иволгин спрашивает князя, нравится ли ему та­кая женщина, князь отвечает: «Удивительное лицо!» — и нам остается только поверить ему на слово. Но князь и еще добавляет: «...и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а?»

Во второй раз князь увидел портрет Настасьи Филиппов­ны через несколько часов, после завтрака и долгого разгово­ра у генеральши Епанчиной, когда его послали взять у Ивол- гина портрет и показать его дамам. Направляясь к ним в гостиную с портретом, князь «вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны... Это необыкновенное по своей красоте и еще по чему-то лицо сильнее еще поразило теперь. Как будто необъятная гор­дость и презрение, почти ненависть были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста возбуждали как будто да­же какое-то сострадание при взгляде на эти черты. Эта ос­лепляющая красота была даже невыносима, красота бледно­го лица, чуть не впалых щек и горевших глаз; странная кра­сота!»

Самое удивительное в этом портрете то, что, совершенно не видя Настасьи Филипповны, мы в то же время будто и видим ее в этих настойчиво повторяющихся определениях: необыкновенное лицо, ослепляющая красота... странная кра­сота... На прямой вопрос, за что ценит князь именно такую красоту, он отвечает: «В этом лице... страдания много...» — то есть опять-таки мы не узнаем, в сущности, ничего о Нас­тасье Филипповне, зато много узнаем о самом князе Мышки- не: огромное впечатление, произведенное на него лицом этой женщины, основывалось прежде всего на сострадании, на жалости к ней. Эти же чувства овладевают князем, когда он видит живую Настасью Филипповну. Случай распорядился, чтобы князь открыл ей дверь, и она приняла его за лакея. Ей пришлось долго ждать, пока наконец дверь открылась, по­этому князь увидел только, что «глаза ее сверкнули взрывом досады», и она «гневливо» обратилась к нему. Тем не менее, проводив ее в гостиную Иволгиных, князь все с тем же со­страданием смотрел на нее в продолжение всей издеватель­ской сцены, которую Настасья Филипповна приехала устро­ить в доме своего почти официально объявленного жениха Гаврилы Ардалионовича Иволгина.

В одном из черновых набросков к роману «Идиот» напи­сано:

«Чем сделать лицо князя симпатичным Читателю?

Если Дон-Кихот и Пиквик, как добродетельные лица сим­патичны читателю и удались так это тем что они смешны.

Герой романа князь, если он не смешон, так имеет дру­гую симпатичную черту — он! НЕВИНЕН!» (все знаки До­стоевского). В этом сила его привлекательности.

Еще в гостиной Епанчиных князь признавался: «...я ведь сам знаю, что меньше других жил и меньше всех понимаю в жизни», так же невинен и простодушен он у Иволгиных, ко­гда Настасья Филипповна явилась к ним совершенно неожи­данно и, усевшись без приглашения на диванчик в углу, при­нялась бесцеремонно расспрашивать мать Гани о том, вы­годно ли «держать жильцов», и ужасаться тесноте, в кото­рой живет Ганя. Объясняя Настасье Филипповне, кто та­кой князь, Ганя чуть ли не вслух сказал, что он «идиот». Но князь, со всей своей предельной откровенностью отвечая на вопрос, где он мог видеть Настасью Филипповну, ска­зал: «Может быть, во сне...» — и этот ответ оказался луч­ше любых комплиментов, какие могли выдумать все ос­тальные.

В доме Иволгиных разгорелся скандал, спровоцирован­ный Настасьей Филипповной. Сестра Гани Иволгина не вы­держала и назвала Настасью Филипповну бесстыжей. «У Га­ни в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей си­лы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в лицо. Но вдруг другая рука остановила на лету Ганину ру­ку. Между ним и сестрой стоял князь».

Разъяренный Ганя, «в последней степени бешенства, со всего размаха дал князю пощечину».

Никто бы не поступил так, как князь Мышкин. Еще твер­до держалось убеждение, что смыть пощечину можно только кровью. Князь обязан — по кодексу чести своего времени — немедленно вызвать Гаврилу Ардалионовича Иволгина на дуэль. Но князь не знает кодекса чести и поступает так, как подсказывает ему совесть.

«— Ну, это пусть мне... а ее... все-таки не дам!.. — тихо проговорил он наконец: но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл руками лицо, отошел в угол, стал лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил:

— О, как вы будете стыдиться своего поступка!

Ганя действительно стоял как уничтоженный...

— Ничего, ничего! — бормотал князь на все стороны с тою же неподходящею улыбкой».

Все свидетели этой сцены — на стороне князя. Рогожин кричит: «Князь, душа моя, брось их; плюнь им, поедем! Узнаешь, как любит Рогожин!» Даже Настасья Филип­повна как будто взволнована. Но князь поворачивается к ней:

«— А вам и не стыдно! Разве вы такая, какою теперь пред­ставлялись! Да может ли это быть! — воскликнул вдруг князь с глубоким сердечным укором».