Предисловие к жизни

Вот в такой же летний день, полный тепла, солнца и буйного цветения роз вокруг, Шуре пришла в голову мысль впаять в лед куст роз и опустить его в заброшенный колодец, где прежде они вели наблюдение за мощной ледяной линзой, пролегавшей под берегом реки. Сначала это походило на детскую забаву, однако, когда Володя опустил розовый куст в большой квадратный бак с водой, заморозил воду и розы оказались во льду и они вдвоем принесли этот кусок льда сюда, Шура увидела в этом более глубокий смысл.

— Пусть эти розы не увянут вечно, как наша любовь, — сказала она серьезно. — Изредка мы будем извлекать этот лед из колодца и проверять, цела ли, не завяла ли наша любовь.

Володя пристроил ледяной куб в деревянную рамку, обвязал тросом и хотел опустить вниз, но она удержала его за руку:

— Подожди, дай полюбоваться! Видишь, как красиво это кажется во льду, не оторвешься! Ну, теперь опускай, а то лед тает, — она засмеялась, — и убывает наша любовь…

Шура, помогая Володе опускать груз в колодец, обнимала его за шею и заглядывала в глаза.

— Помнишь историю Меньшикова? — спросила она.

Шуре вспомнился рассказ Сергея Кузьмича о том, что тело сподвижника Петра Первого, Меньшикова, похороненное в Сибири на Оби и вырытое почти через сто лет, оказалось нетленным.

— Ты знаешь, — продолжала Шура, — людей надо было бы хоронить в вечную мерзлоту. Когда-нибудь наука научится ведь воскрешать умерших, как отец сумел воскресить этих ракообразных, пролежавших в вечной мерзлоте тысячи лет! Наверное, только не всех людей надо будет воскрешать…

Володя пожал плечами и улыбнулся: необычной была мысль обо всем этом для них, полных здоровья и жизни.

— Но ты не смейся, — закрыла она его губы своей мягкой розовой ладонью. — Разве не интересно было бы воскреснуть через столько-то лет и взглянуть на коммунизм, на жизнь наших потомков? Ведь нас с тобой стоит воскрешать, правда?

— Правда! — согласился он, улыбаясь. — Но хорошо, что нет нужды воскрешать ни тебя, ни меня. Давай жить по сто лет, а потом будет видно.

Они посидели у реки обнявшись и вскоре отвлеклись от всего того, что относилось ко льду, к холоду, к мерзлоте, к смерти. Жизнь буйствовала вокруг и внутри них!

И вот теперь человека не было. Даже праха его не осталось. А цветы оставались цветами. Нетленной была и любовь, иначе он не пришел бы сюда.

Володя очнулся от прикосновения чьей-то руки к плечу. Над ним, склонившись, стоял Сергей Кузьмич. Он смотрел на розы во льду. Под жаркими лучами поднявшегося солнца лед быстро таял, будто истекал слезами.

— Ее цветы, — тихо сказал Володя. И тут, заметив, что ледяной куб тает, он, торопясь, опустил лед в колодец и аккуратно закрыл снова деревянным настилом, затем землей.

Старик стоял и смотрел на его работу, и ему казалось, что это тело дочери, перенесенное из белорусского пограничного села, опускают в землю.

— Она будет всегда жить здесь, — сказал Володя старику, встретившись с его взглядом. — Вот здесь, — он прижал свою руку к груди.

— Спасибо тебе, Володя, — сказал старик и, подождав, вздохнул: — Только ты не замыкай сам себя в лед печали и тоски, не отказывайся от жизни, голубчик, не сторонись ее. Жизнь не может стоять на месте, и все в ней наверстывается…

Володя удивленно посмотрел на Сергея Кузьмича. Не проронив больше ни слова, они вернулись домой.

…Через час Дубровин в полной военной форме, при орденах, в сопровождении Забавникова вышел на станцию. Ординарец нес за ним небольшой чемодан и заплечный мешок. Солнце совсем уже поднялось и жгло прямыми, безжалостными лучами.

На станции, где остановились сразу два воинских эшелона, жизнь шумела сотней человеческих голосов. Солдаты и офицеры, загорелые и возбужденные, бегали по платформе, высовывались из окон вагонов, сидели на ступеньках и прямо на земле. Дубровин распрямился. Он понял, что ему очень не хватало все эти дни привычной военной обстановки и солдат, с которыми он сроднился в походах.

Володя долго гулял по станции с Сергеем Кузьмичом. Старик с неизменным удовольствием отмечал, как горячо приветствовали и провожали взглядами его зятя встречные офицеры и солдаты. Сергей Кузьмич и сам часто на него поглядывал. Твердый и строгий взгляд, энергичная, четкая речь, резкая, стремительная походка даже во время прогулки. А где же тот Володя — почти юноша, с мягкими чертами лица и такими добродушными, открытыми глазами, — где Володя, которого знала Шура.

Раздались сигналы к отправлению поезда.

— Еще один поход за жизнь, против смерти, — сказал Сергей Кузьмич и крепко обнял Володю. Где-то в груди чуть слышно снова, как при встрече, затрепетало в нем рыдание, но он сумел подавить его. — Скорей возвращайся. Я буду ждать тебя здесь, на этой станции.

— Скоро вернусь, дорогой, и снова пойдем в поход за жизнь, против смерти, против вечной мерзлоты, — ответил Володя.

Они понимающе улыбнулись друг другу, и Володя, не оглядываясь, поднялся по ступенькам в вагон.