Предисловие к жизни

О своей беседе с приезжим тетя Паша рассказала в поселке, после этого к Грезину стали относиться с еще большим доверием. Никто даже не заметил, как он перенес в Фенин домик свой чемодан. Все происходило честь по чести, новая семья складывалась правильно — открыто, по согласию и, главное, по любви.

Переселение Грезина в домик возле сопок произошло через несколько дней после приезда, неожиданно даже для самой Фени. Проводив однажды Дмитрия Афанасьевича в санаторий, она сидела у окна и тосковала. В этот вечер еще труднее, чем вчера, было мириться с одиночеством, ведь Грезин был здесь, в Ольдое, неподалеку. «Хоть бы он вернулся на минуту», — подумала она, и в тот же миг Грезин предстал перед ней из темноты.

— Я не могу без тебя, Феня, это несправедливо: быть рядом и не вместе, — сказал он. — Почему нам не быть вместе сейчас, если мы любим друг друга и будем всегда вместе? Нам незачем прятаться от людей и от себя.

Дмитрий Афанасьевич говорил горячо, чуть ли не со слезами и, очевидно, сам глубоко был взволнован своими словами.

Феня, однако, не сразу с ним согласилась. Поначалу она рассердилась и просто потребовала, чтобы он немедленно вернулся в санаторий. Он молчаливо выдержал взрыв упреков и какого-то стихийного, что ли, недоверия. К ее удивлению, был такой робкий, покорный и жалкий, что она растрогалась. «Как же он вернется в санаторий, его же увидят и спросят, — подумала она. — Что он скажет? Ему тогда придется вообще уехать».

Что же, собственно, она хочет от него? Он прямо и открыто заявил о своей любви и своих намерениях. Пусть он пока, хотя бы до завтра останется.

Так, подумав, решила Феня. На этом условии он остался, снова и снова повторяя: «Нам незачем прятаться».

Он остался не только до завтра. И с этого, именно с этого мгновения наступила для Фени пора счастья. Только теперь она поняла, что такое человек, которого любишь больше всего на свете! До Грезина никто не был ей желанен, никого она так не ждала. Если бы он сейчас уехал, она умерла бы, наверное. До Грезина никто не искал в ней женщину, только от него она узнала, что такое ласки мужчины. Один голос Дмитрия Афанасьевича, шептавшего ей на ухо стихи, ввергал ее в неведомое ранее состояние; она могла без конца слушать его речи, даже и не понимая иной раз, что, собственно, он произносит. Ей было странно представить себя теперь одинокой. За несколько дней Феня привыкла к нему, словно знала его долгие годы, словно всегда был рядом с ней этот веселый плечистый молодец. Она подолгу, не отрываясь, рассматривала его крупное, чуть прихваченное загаром улыбающееся лицо. Ей нравилось находить все новые подробности в его внешности, в манерах, в характере. Феня отметила про себя, как он прищуривал серые большие глаза и резким движением руки откидывал назад упрямые волосы. Она обрадовалась его любознательности: как жадно заинтересовался Дмитрий Афанасьевич строительством моста через Ольдой — ее, прораба Калининой, первой стройкой!

В день своего приезда Грезин упросил показать ему ее мост и затем часто приходил на строительную площадку.

Феню смешило и умиляло, когда он трогательно, будто о живых существах, говорил про береговые бетонные устои моста, якобы готовые прийти на помощь к своему мужественному младшему брату — третьему устою, только наполовину утвердившемуся в самой быстрине, посреди бурной реки. Впервые в жизни Дмитрий Афанасьевич увидел приготовление бетона, его поразила способность серой массы затвердевать даже в воде. Он брал из мешалки кусок мокрого бетона, пристально разглядывал и бормотал, поднимая густые брови:

— Чудесная чертовщина!

Феня хохотала, а он виновато оправдывался:

— Ты уж извини, девочка, мою неграмотность. Со стороны смешно смотреть на меня, я понимаю.

Грезина очаровала природа Ольдоя — неприступная суровость полукруглой гряды сопок и приветливый уют окаймленной ими долины, раскинувшейся далеко за горизонтом. Дмитрий Афанасьевич как бы вновь открывал для Фени красоты здешних мест. Феня и сама обратила внимание, какими ярко-синими становятся сопки в раннее солнечное утро. Он сказал о них по-своему:

— Знаешь, они такие синие, те дальние сопки, что если их точно зарисовать, никто не поверит, скажут: «Не бывает таких сопок». Я и сам не поверил бы, если б не увидел собственными глазами. Ярко до нереальности! — Он сожалеюще причмокнул губами: — Вот и выходит, мало мы видим в природе, а она неисчерпаемо богата красками.

Особенно полюбил Грезин реку. Он залезал в воду — проверить, в самом ли деле в реке бьют горячие источники. Может быть, по дну пропустили трубу с паром? Барахтался в теплой воде, хохотал и вскрикивал, будто его щекотали. Зачерпывал воду источника пригоршнями, пил и кричал стоявшей на берегу Фене:

— Это эликсир молодости, он разбегается по моим жилам. Из тридцатипятилетнего (он почему-то убавил свои годы) я становлюсь двадцатипятилетним, моложе тебя, девочка.