Предисловие к жизни

«Я не ответила сразу, простите, — писала Феня. — Ваше письмо ошеломило меня. И я хотела сама разобраться. Вы говорите о своем чувстве ко мне. Поймите, мне трудно в это поверить. Но такому человеку нельзя не верить. Не ошибаетесь ли вы? Я же простая, обыкновенная девушка.

Я совсем растерялась. Признаюсь вам тоже. Еще студенткой-первокурсницей вместе с подружками я бегала на ваши чтения в филармонию (помните, вы читали Симонова?). В нашем институте было полно ваших поклонниц.

Скажите, есть ли у вас семья? Это письмо лишило меня покоя. Не знаю, не знаю, что и думать. Приезжать, во всяком случае, не нужно, — я не хочу этого, не хочу…»

«Дурочка, она втрескалась по уши и сейчас без ума», — самодовольно и не без злорадства заключил Дмитрий Афанасьевич. Он сразу ответил Фене письмом, рассеивающим все сомнения, и засуетился, захлопотал — быстро оформил отпуск, достал путевку в ольдойский санаторий и билет. Его сослуживцев удивило внезапное решение Грезина тотчас ехать в Ольдой.

— А Гагра? А Москва?

— Гагра и Москва потом. Сначала в Ольдой, в Ольдой, — пел Грезин.

— Ты вроде под хмельком, — смеялись товарищи.

Да он и был хмельной. Его волновала поездка в этот первобытный таинственный Ольдой, волновала предстоящая встреча с необыкновенной девушкой. Он только и думал о ней, о том, какие слова скажет при свидании.

— Постой, постой, — это не из Ольдоя ты получил тогда письмо от какой-то поклонницы? Помнишь, показывал на летучке?

— Ничего я не показывал, и нет вам никакого дела до моих писем, — отмахнулся недовольный Грезин. — Я еду в Ольдой, а зачем — известно мне одному.

На прощание Дмитрий Афанасьевич прочел друзьям — и попутно для записи на пленку — новую композицию по тургеневской повести «Ася». Он с большим чувством, с жаром читал эту печальную историю о несостоявшейся любви. Слушатели удивленно крутили головами и переглядывались.

— Уж не влюбился ли ты, Дмитрий? — спросил один из них.

— А что? — насторожился Грезин.

— Хорошо читал, превзошел самого себя. Говорят, влюбленному все добавляет щедрая природа — и ума, и сил, и таланта.

3

Поезд остановился в Ольдое всего на одну минуту. Грезин выскочил с чемоданом из вагона — и паровоз, протяжно загудев, помчал своих пассажиров дальше, на запад. Он исчез из глаз, а рельсы, на которых стоял приезжий, продолжали вздрагивать.

Дмитрий Афанасьевич огляделся и передернул плечами. В этот ранний час солнце еще не поднялось и вокруг было сумрачно от низкого бледного неба, от белесого тумана, из которого смутно вырисовывались нависавшие над строениями станции громадные, поросшие деревьями хмурые сопки. На платформе никого не было, кроме дежурного, равнодушно смотревшего на единственного сошедшего здесь пассажира.

«Телеграмма не поспела, — подумал Дмитрий Афанасьевич. — Зря я дал ее уже с дороги, не раньше».

В тот миг он увидел выбежавшую на платформу девушку и рванулся навстречу, безошибочно угадав в ней Феню. Она бежала, потом пошла, ступая все медленнее и медленнее, и остановилась, не дойдя до него несколько шагов. Грезин подошел, поставил чемодан и, улыбаясь, протянул ей руки.

— Здравствуйте, Феня, милая. Как я рад, если бы вы знали!

— Я опоздала. Бежала изо всех сил — и опоздала, — сокрушенно покачала она головой.

Его долгий и пытливый взгляд заставил Феню еще больше смутиться и потупить глаза. Ему все в ней понравилось — черные, с вороньим отливом, волосы, ровный и необычайный по цвету загар лица, яркий подвижный пухлый рот, сияющие в чуть косых разрезах большие и доверчивые глаза, сильная и порывистая фигура. Девушке очень шли светло-коричневая в клетку спортивная куртка, короткая темная юбка и невысокие, не закрывавшие полных икр коричневые сапожки.

— Мне стыдно, — тихо сказала она. — Безумно стыдно. Я не должна была вам отвечать. Что вы теперь обо мне подумаете! Зачем вы приехали?

— Не надо сомнений, Феня. Знайте, что вы для меня самое светлое, непогрешимое существо. Поэтому я и приехал — свободный и счастливый, как никто на свете. Слышите, абсолютно свободный и совершенно счастливый! — Он помолчал и, улыбаясь, добавил словами из «Гранатового браслета»: — «Разве он виноват в любви, и разве можно управлять таким чувством, как любовь, — чувством, не нашедшим до сих пор себе истолкователя?»