Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Открылась дверь в глубине библиотеки, и к нам вышла хозяйка. Она была маленького роста, весьма изящная и подвижная. Красавицей ее я бы не назвала, черты лица показались мне мелковатыми. Она была в богатом вечернем туалете с драгоценностями. Это меня тоже удивило: неужели она хочет произвести впечатление своими нарядами? Объяснилось просто. Оказывается, в гостиной ее муж в это время принимал своих компаньонов-сахарозаводчиков, и пани Марья вынуждена была разрываться на два фронта. После взаимного представления она заговорила о своем желании способствовать борьбе за социальное переустройство, о Международном товариществе рабочих, с деятелями которого она познакомилась, когда выезжала за границу на курорты Южной Франции и в Швейцарию, о своем участии в делах киевских революционеров… Все это говорилось этаким светски-демократическим тоном: немного усталости в голосе, хорошо деланная простота — не надо, мол, мною восхищаться, я делаю то, что могу, — и смешная конспирация. «Господин Зет, исполняющий обязанности секретаря-корреспондента польской секции Интернационала…» И тому подобное. Будто мы не знали, что эти обязанности исполняет Валерий Врублевский! Короче, эта женщина вызвала во мне определенную антипатию. Тут вошел лакей и почтительно кивнул ей. Она извинилась, сказав, что ей необходимо быть в гостиной, и упорхнула. Вероятно, ей доставляла удовольствие эта двойная игра. Через минуту тот же лакей принес на подносе бутылку «Абрау» и легкую закуску. Я не притронулась к этой подачке с барского стола. Владислав же невозмутимо налил шампанское в бокал и выпил. «Не усложняй, — улыбнулся он. — Всякое подаяние есть благо».

Через пять минут пани Марья вернулась. На щеках ее горел румянец. Разговор продолжался. Узнав о намерении Людвика выехать в Варшаву, она тут же предложила деньги. Я отказалась, заметив, что на личные нужды мы имеем средства, но организация сможет принять от нее взнос на издание пропагандистской литературы. Боюсь, мой тон ее насторожил или обидел. Прощалась она со мною сухо.

Людвик, однако, был весьма заинтригован моим рассказом о пани Марье и нашел, что я несправедлива к ней, когда я вскользь заметила, что она, вероятно, занимается революцией со скуки. Он сказал, что надобна большая самоотверженность и ловкость, чтобы ничем не выдать себя, служа нашему делу. Насчет ловкости не спорю. Самоотверженности, однако, я не заметила, зато той самой жертвенности было предостаточно. Кстати, у пани Марьи двое сыновей, которые воспитываются свекровью и штатом гувернеров.

Через некоторое время Людвик познакомился с пани Марьей лично, и я заметила, что она произвела на него впечатление как женщина. Неудивительно, ему только что исполнилось двадцать, а она была светской львицей двадцати шести лет, привыкшей к исполнению любой своей прихоти. У Людвика вскружилась голова…

Из песни слова не выкинуть. Не хотела об этом писать, да придется. Зимою прошлого года Варыньский путешествовал вместе с пани Марьей Янковской. Не знаю, как он попал к ней в ходоровское имение под Киевом, об этом он мне не рассказывал. Но факт остается фактом: после Нового года Варыньский с Янковской появились во Львове и остановились в гостинице, назвавшись мужем и женою…

Я не знаю и знать не хочу, связывали ли их близкие отношения или же это было для конспирации, как принято у революционеров. Та же Вера Ивановна Засулич и Михаил Фроленко жили в деревне под видом мужа и жены, когда ходили в народ. Масса других примеров! Нет ничего чище отношений, связывающих мужчину и женщину в революционном деле. Но тут, к сожалению, другое. Эта дамочка потому так охотно сорвалась во Львов из своего имения, что ей надоело сидеть без общества, собственные дети ее мало интересовали, а тут возник решительный, веселый, энергичный Варыньский… Не сомневаюсь, что она была увлечена им. Он же… Не знаю. Не буду гадать. В двадцать два года можно быть влюбчивым.

Я не хочу уподобляться Лимановскому, который был шокирован тем, что они поселились в гостинице вместе, не будучи мужем и женою, и все же… У меня остался неприятный осадок, когда я об этом узнала. Будь на месте Янковской любая другая женщина из нашей среды: Цезарина Войнаровская, Альдона Гружевская — я бы и думать не посмела об амурах. Короче говоря, они очутились во Львове, где в тот момент шел процесс бывшего товарища Людвика по институту Эразма Кобыляньского. Довольно странный тип, по рассказам. Я его лично не знаю. Он был арестован под именем Михала Котурницкого, так и проходил на процессе. Дело ограничилось высылкой из пределов Австро-Венгрии. Говорят, Эразм произнес довольно-таки зажигательное заключительное слово, Людвик мне пересказывал, не забыв прибавить, что он, когда ему придется сесть на скамью подсудимых, скажет еще лучше. Он по-мальчишески азартен, ему необходимо состязание.