Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000

Те немногие аналитики, кто, подобно диссиденту и эмигранту Владимиру Буковскому, действительно понял, что советская политика строится по принципу «Уловки-22»[168], предсказывали, что вслед за дестабилизирующей реформой произойдет консервативный переворот, а потом начнется новый цикл реформ и реакции[169]. Но вопреки Буковскому Горбачев так и не совершил переворота. И вновь объяснение этому мы найдем у Млынаржа. В 1969 году, после того как советские танки задавили «пражскую весну», тот был исключен из партии, а спустя восемь лет присоединился к группе чехословацких интеллектуалов, художников и бывших аппаратчиков, призвавших режим к соблюдению прав человека: он стал одним из авторов документа, известного ныне как «Хартия 77». Млынарж сделал тем самым следующий шаг в своей эволюции бывшего сталиниста: обнаружив, что реформировать социализм невозможно, он отверг его, сохранив свои гуманистические принципы. То же самое случилось и с Горбачевым[170]. Для него вернуться посреди перестроечного хаоса к сталинистским методам для сохранения системы означало бы не просто уничтожить свою репутацию во всем мире, но и предать собственные идеалы. После 1991 года Горбачев остался при своих убеждениях, перестроив их на манер западной социал-демократии. У «падшего бога» оказалась не правая, а левая реинкарнация.

Только немногие из коллег Горбачева по Политбюро разделяли его социалистический романтизм, но еще меньше было тех, кто мог соперничать с ним в хитрости. Он знал, что противники его необычных инициатив разобщены и не решаются продемонстрировать свое недоверие генеральному секретарю. Используя престиж своей должности, он воздерживался от похвал кому-либо из членов Политбюро перед лицом остальных, зато наедине убеждал каждого из них в своей поддержке. За пределами же Политбюро, как он был уверен, партийная дисциплина не позволит его противникам голосовать против предложений, озвученных от имени партии[171]. Но перестройка была партийной программой не только по названию. Несмотря на свою власть и все свои ухищрения, Горбачев смог так долго реализовывать свои идеи лишь потому, что все, за что он выступал, полностью вписывалось в революционную парадигму: увеличить количество и качество промышленной продукции, укрепить мир, оживить компартию, активизировать массы, вдохнуть новую жизнь в Советы. Лишь в 1990–1991 годах он неохотно начал говорить о возможности рыночной экономики и о переустройстве Союза, спровоцировав обвинения со стороны догматичных партийцев в том, что он агент Вашингтона[172]. Однако не приходится сомневаться, что Горбачев и его разрушительное стремление обрести гуманный социализм выросли из самого сердца самой советской системы.

Идеалы Октябрьской революции — мир изобилия, социальная справедливость, власть народа — воодушевляли и антикоммунистический популизм Бориса Ельцина (который сделал инструментом разрушения советской системы другой ее фундаментальный элемент — союзные республики). Гласность обнажила (для тех, кто еще этого не знал) тот факт, что идеалы революции воплощены в институтах, которые сделали эти идеалы не только неосуществленными, но и неосуществимыми. Гласность спровоцировала общее негодование, поскольку эти идеалы все еще не утратили своей силы и люди по-своему были им верны. Конечно, для многих значение имело уже не возрождение привычных идеалов, а свержение системы (к чему стремились немногочисленные диссиденты) или, наоборот, ее увековечение (о чем мечтали многочисленные «патриоты»). Но любой, кто хоть какое-то время прожил в СССР в конце 1980-х и начале 1990-х, помнит, сколько страстной надежды было тогда в настроении людей. Но эта надежда была противоречивой и полной скептицизма, который коренился в глубоком отрыве КПСС от советской (демократической) власти и от идеала справедливости. Это уловил и Горбачев в 1989 году во время Съезда народных депутатов, приковавшего к себе внимание всей страны. А затем пришел Ельцин и пообещал воплотить те же идеалы без всякой партии и аппаратчиков! Неудивительно, что люди, в том числе многие из тех, кто незадолго перед тем вышел из партии, приняли его с небывалым воодушевлением.