Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000

Когда Ельцин начал свой популистский крестовый поход, он, вероятно, был не менее искренен, чем Горбачев. Однако было ясно, что он имеет гораздо меньшее представление о том, что должно последовать за коммунизмом, чем Горбачев когда-то имел о структурных ловушках старой системы. Попытка руководить Москвой, не говоря уж о России, с помощью кучки самозваных «демократов», старых приятелей с Урала и прочих некомпетентных управленцев не могла не окончиться тяжелым разочарованием. Ельцин быстро превратился в послушное орудие тех представителей советских институтов, которые душили революционные идеалы и были потревожены горбачевскими попытками их возродить. Конечно, в немалой степени элита после 1991 года обновилась, но большая часть ее все-таки сумела выжить в новых условиях, особенно стремящиеся вверх второй и третий эшелоны. В то же время чиновники, освободившиеся теперь от партийной дисциплины и легитимировавшие свою власть с помощью выборов, стали гораздо более коррумпированы, чем в те времена, когда Андропов начал собирать для борьбы с коррупцией команду искренних партийцев во главе с Горбачевым. Шумная поддержка Ельцина обществом, сменившаяся всеобщей ненавистью, еще раз свидетельствует, что давние мечты о лучшем, более справедливом мире играли в советском социально-политическом ландшафте структурирующую роль и стали главным движущим фактором неожиданного и относительно мирного распада системы.

Очень показательно в этом отношении противопоставление СССР и Китая. Как известно, многие сожалели о том, что Горбачев не взял на вооружение китайскую модель реформ. При Дэн Сяопине китайское руководство укрепило монополию партии, дав возможность (поначалу неохотно) развиваться рынку, но при этом с помощью репрессий удерживая в своих руках политический контроль. Но Китаю не приходилось иметь дело с самой большой в мире свалкой устаревшего оборудования. Тяжелая промышленность в Китае пребывала в плачевном состоянии, однако 80 % населения были крестьянами. Кроме того, китайский экономический бум стал возможен благодаря колоссальным прямым иностранным инвестициям, составившим в 1990-х годах около 300 миллиардов долларов (инвесторами были прежде всего зарубежные китайцы, во вторую очередь — японцы и американцы). У России же не было своих Гонконга и Тайваня. Наконец, неоднозначные результаты китайской трансформации (огромные задолженности, необеспеченность прав собственности, должностные преступления) не столь уж отличны от российских. Кроме того, процесс преобразований в Китае далек от завершения[173]. Так или иначе, пример Китая — еще одно подтверждение того, что социализм с человеческим лицом лишь ускорил распад СССР. Советские реформы проводились не безжалостным прагматиком типа Дэн Сяопина или Берии, а человеком, готовым пожертвовать централизованной властью во имя партийной демократии, но при этом по идеологическим причинам не решавшимся на введение капитализма, — словом, настоящим идеалистом хрущевских времен.

Армагеддон, которого не было

Ученые, именовавшиеся раньше советологами, пережили распад объекта своего изучения. Вплоть до 1991 года одни из них (левые) готовы были поручиться своей репутацией, что реформаторам удастся изменить систему; другие (правые) настаивали, что ни к каким переменам система не способна. Поскольку советский социализм в итоге действительно оказался нереформируемым, но при этом реформатор Горбачев руководил мирной заменой коммунистической системы демократически избранным правительством, каждая из сторон отказалась признать в этом споре свое поражение (конечно, несгибаемость спорщиков подкреплялась стабильностью их академических должностей и окладов). И те и другие ошибались. Они не имели понятия об институциональной динамике, связывавшей воедино судьбы социализма и Союза, то есть об избыточности и при этом сущностной важности КПСС для федеративного советского государства. Правые при всей реалистичности их взгляда на советскую систему, с насилием и неразрешимыми противоречиями, которые лежали в ее основе, не желали замечать, что значительная часть народа поддерживает режим и что в столь живучих идеалах революции немало позитивного содержания. Романтическая вера левых в возможность гуманистического преображения социализма действительно была, как и указывали правые, иллюзией. Но именно эта иллюзия обеспечила то, что правые считали невозможным, — идущее сверху саморазоружение системы.