Предпоследний Декамерон, или Сказки морового поветрия

Кстати, школа была не захолустная, а элитарная – английская, передовая, одна из немногих в Петербурге. У нас учились дети известных артистов, ученых, режиссеров и прочих капитанов дальнего плавания, наряду с отпрысками простой трудовой интеллигенции – во всяком случае, совсем уж шаромыжников к концу десятого не осталось – отсеялись раньше…

Иных уж нет, а те далече… Маняши тоже нет. А напутствие ее застряло занозой в моем сердце. И, наверное, не только в моем.

– Ну, если в этом классе учился ты… То она была, прямо скажем, в своем праве, – уничижительно усмехнулась Маша. – Но вообще, это Поступок, да.

– Знаете, случалось, и мне хотелось сказать какому-нибудь классу на выпускном что-то подобное – особенно, когда молодой был и горячий… Но нет. Не решился на такой поступок. И слава Богу. А то бы до сих пор ночей не спал, – задумчиво произнес Станислав.

– Это не Поступок, а подлость и гнусность, – сказала Татьяна. – В вашем классе, наверняка, не все были такие, как… как вы. Большая часть ее не изводила и не третировала, скорей всего. Хорошие-то ребята за что такое напутствие получили?

– И я не понимаю, – согласилась Оля Большая. – Нельзя так молодежь во взрослую жизнь провожать, ведь это своего рода проклятие. Оно ведь и сработать могло…

– Незаслуженные проклятия возвращаются на голову проклинающего, – заметил ее муж. – Не удивлюсь, если она умерла рано и мучительно.

– Точно, – удивленно ответил Борис. – И до пенсии не дотянула. Вы что, думаете, ее – это… Оттуда? – он показал пальцем в потолок.

– Не знаю, не наше это дело, – вздохнул учитель. – Лучше давайте дальше. Митя, командуй!

Король спохватился:

– Мама, может, ты следующая?

Татьяна кивнула:

– Эта история заслуживает быть услышанной… На самом деле, я уже многим ее рассказывала. Когда ты был еще у меня в животе, я однажды лежала в больнице на сохранении, потому что во время беременности у меня стало скакать давление…

История четвертая, рассказанная матерью двоих детей Татьяной о том, как двум женщинам все пророчили скорую смерть, а они взяли и родили здоровых малюток.

В огромной палате простой московской больницы нас было человек шестнадцать. И с нами лежали две женщины с двадцатинедельной беременностью, то есть, полсрока отходившие. Да какие женщины… Девчушки лет по девятнадцать-двадцать – не больше. Обе они были замужем и хотели детей. Только вот одна из них имела целых четыре почки вместо двух, а другая – какой-то сложный порок сердца.

Всех нас как-то лечили, готовили к родам, старались, чтобы нашим, пока находившимся у нас внутри деткам было лучше. Делали уколы, давали лекарства…

Но только не этим двум беременным. Их никто не лечил, их беременность сохранять не пытались. Каждое утро в нашей палате начиналось одинаково. Входил лечащий врач и заведующая отделением. Вдвоем они останавливались над кроватями этих молодых женщин и рассказывали им, как они максимум через пять месяцев умрут. «С такими патологиями, как у тебя, не рожают! – громко и раздраженно повторяли они каждой из них. – Это неминуемая смерть в родах или сразу после! Но, скорей всего, до! Вот бумага, подписывай прерывание беременности! И мы сразу несем капельницу! Мы не хотим отвечать, если ты тут умрешь в отделении! Пойми, твоя беременность все равно обречена! Но чем раньше ты согласишься – тем лучше для тебя!». Обе держались, как арестованные на допросе: «Нет. Нет. Не подпишу». Дошло до того, что заведующая в сердцах крикнула одной из них: «Сейчас дадим наркоз прямо в палате, погрузим на каталку и увезем!». «Не имеете права!» – крикнула девочка. «Да, – поджала губы заведующая. – К сожалению, пока еще не имеем…». Та, что с четырьмя почками, после этого сбежала из больницы. Паспорт в той больнице почему-то при поступлении отбирался и возвращался при выписке. Так вот, ей паспорт не отдавали – она через неделю пришла за ним с полицейским! Другая же, по имени Света, еще лежала в палате, когда выписывали меня. Накануне вызвали к заведующему ее мужа – и пришел юный морской офицер, лейтенант, почти мальчик. Выйдя из кабинета, он плакал, не скрываясь. Потом они сидели в коридоре на диванчике, он все так же плакал, целовал ей руки и убеждал сдаться. Проходя мимо, я слышала, как он говорил: «Если хочешь – возьмем малыша из Дома малютки! Но я не переживу, если с тобой что-то случится!». «Нет, нет», – отвечала она, хотя сама тоже плакала. Такая маленькая, худенькая, бледная… И такая стойкая.