Предпоследний Декамерон, или Сказки морового поветрия

В книге Ваня не смеется – но он и не плачет, а также, кажется, ничего не боится. Есть одна странная особенность: автор почти не описывает эмоций – ни своих, ни чужих. Редко у него люди незло ругаются, например, его отчим дядя Гриша, обнаруживший сбежавшего «на войну» Ваню в машине. Еще они грустно улыбаются – это офицеры, отсылающие продукты родным, но уверенные, что те их не получат. Иногда тихо плачут, как соседка умершей семьи комбата. Сам же Ваня не цепенеет от ужаса, когда снаряд попадает в ларек, от которого он только что отошел, не падает с визгом на землю, когда другой снаряд рассекает надвое козырек его кепки, и боится лишь споткнуться на темной лестнице о труп соседа, но мысль о том, что мертвец в подъезде – сам по себе уже есть запредельный кошмар, даже не приходит ему в голову… При переезде через Ладогу, когда другая машина с людьми соскользнула в полынью, и все стали тонуть в ледяной воде – вперемежку узлы, чемоданы, старики, дети, женщины – он просто смотрел назад на то, как барахтаются в воде тонущие люди… Дальше – больше: десятилетний ребенок, когда в эвакопоезде у него умер младший братишка Вовка, положил его труп на платформу на станции Воскресенск… Кстати, этот самый «труп» – и название городка, где его оставили… Вот где Пасха-то, а ведь не каждый и заметит! И в довершение, автор почти эпически-спокойно вспоминает: я стал договариваться с соседями, чтобы они помогли мне вынести из вагона маму, когда она умрет. Заметьте: не если, а когда… Это что же должно было произойти с ребенком, едва вышедшим из младшего школьного возраста, чтобы он стал – железный? Или каменный? Или что для этого нужно было с ним сделать? Иван написал: «Мне было десять лет, но мое детство кончилось» – да, конечно, но не только это.

Это какие-то другие были люди – вот, в чем все дело. Люди, способные совершать большие Поступки каждый в отдельности и, в конечном итоге, совершившие один большой общий Поступок – Победу. Люди, которые могли взять и пойти в Эрмитаж, чтобы лишний раз увидеть его шедевры, пока их не вывезли из города, который вот-вот может быть разрушен дотла, а сами они – замучены или убиты. Люди, долго молившиеся перед едой, а потом степенно евшие непонятное хлёбово из одной миски, стараясь уступить соседу лишнюю ложку, – это староверы в прифронтовой полосе, приютившие на ночь Ваню… Раненый солдат, не позволивший Ване перевязать ему рану, пока тот не отнесет записку на батарею, а потом еще его же и утешавший… И даже дед автора – Адольф – перед смертью проклявший своего ненавистного тезку…

Мы не такие. Вот хоть эта чума доказала, как мы измельчали. Я все думаю – неужели же настоящие Поступки остались там, в прошлом? И не нахожу ответа…

– Красиво рассказал, Стас. Я будто на уроке мужества побывал, – улыбнулся Максим. – Больше таких людей не осталось. Все умерли. А наследники их недостойны.

Повисла плотная тишина, только чуть колебался тусклый свет бензиновой лампы. И в этой гнетущей тишине вдруг прозвучал звонкий и веселый голосок Оли Маленькой:

– А мне бабуля рассказывала! Ее мама совсем крошечная была, когда война началась – вот такусенькая! Моя прабабушка. И ее с мамой – ну, с прабабушкиной… отправили в эвакуацию…

История шестая, рассказанная наследницей боевой славы предков Олей Маленькой, о том, как ее прапрабабушка спасала своего ребенка под немецкими пулеметами.