Предпоследний Декамерон, или Сказки морового поветрия

А уж в огромном больничном саду… Он, между прочим, граничил с продуктовым рынком, и оттуда через широкий пролом в заборе бесперебойно поступало с «ходячими», как минимум, пиво… Так вот, там можно было пообщаться, например, с молодым человеком, которому отрубленные пальцы обеих рук приживить не смогли. Вместо них, чтоб хоть что-то у парня на руках было, пришили пальцы его же ног. Всю эту конструкцию, уже лишенную бинтов, но закрепленную на палочках от мороженого, игравших роль шин, можно было беспрепятственно наблюдать, когда он пил пиво, сжимая банку запястьями… Там прогуливалась иногда бабушка лежавшей в реанимации восемнадцатилетней внучки, которая ехала в такси – а такси взяло и упало вниз с виадука…

Так вот, все эти люди постоянно смеялись. Хохотали. Над бородатыми анекдотами. Над незатейливыми байками из жизни. И даже над собственными несчастьями. До слез хохотали. И после отбоя не смолкал смех в отделении – но умные дежурные сестры не шугали больных по палатам. Они даже делали вид, что не замечают, как, пополам складываясь от смеха, люди потихоньку курили в закутках у настежь распахнутых окон. А снизу, с мелкого озера за оградой, куда по ночам многие бегали купаться, доносился заливчатый девичий смех… Это, выставив искалеченную забинтованную руку, плыла на спине та самая девушка с кондитерской фабрики. Ее мама, сидевшая с маленьким внуком, пока дочь в больнице, еще думала, что та просто сильно порезала палец, и ей наложили швы…

Днем и ночью из всех палат летел смех – то густой мужской, то звонкий женский… Я ходил по коридору, нянчил, как все, свою загипсованную руку и думал: какие сильные и хорошие люди живут в нашем городе. И в стране. Пока мы можем так смеяться в институте травматологии, – нас какая-то чума не сломит, правда?

– Слушай, Соломоныч, да ты патриот, никак? – изумленно протянул Макс. – А я-то думал, кончится здесь вся эта байда – и ломанешь к своим в Израиль – только тебя и видели.

– Я советский человек, – тихо сказал старик. – В Москве родился, в Москве и умру. Отец мой отсюда воевать ушел, корреспондентом. Куда я поеду, там все чужое… Вот у Олечки – прабабушка войну видела, а у меня – родной отец. Представляете, какой я старый?

– Правильно, Марк Соломонович, только все равно ведь история ваша была о грустном – как люди болели, мучились, выживали… – сказала Оля Большая. – И правда, – когда тебе ампутировали пол-ладони, сбежать из больницы ночью купаться в озере, да еще хохотать там – это Поступок… И когда тебе пальцы ног на руки пришили – анекдоты травить… Это Поступки, конечно. Причем, не только для себя. Но и для тех, кто еще не пришел в себя, кто слаб, нуждается в поддержке… Но я сейчас расскажу о другом поступке. И рассказ будет смешной… почти. О том, как один мужчина – не ревнуй, Стас, я осталась тебе верна – решился меня завоевать лихим наскоком.

История восьмая, рассказанная верной женой и любящей матерью, кандидатом филологических наук Олей Большой, о том, как настоящий мужчина использует девиз «Veni, vidi, vici».

Конец нулевых, вагон метро, мне лет тридцать, я в модной кожаной куртке и хороших джинсах, на шее – яркий шарф, на лице – макияж, в руках кожаная сумочка красного цвета. Да, да, я не всегда была такая… утонченная… Но все-таки, надеюсь не было во мне ровно ничего такого, чтобы принять меня за женщину, жаждущую случайного знакомства. Захожу в вагон на конечной станции, устраиваюсь у стеночки, утыкаюсь в книжку… И тут на соседнее место – притом, что еще полно свободных по всему вагону – садится мужчина лет на пятнадцать старше, с внешностью потрепанного интеллигента: брюки и ботинки из прошлого века, очень поношенные, куртка из болоньи, на тот момент примерно лет тридцати с момента покупки, в руках – огромный и пухлый рыжий коленкоровый портфель – такие можно увидеть только в фильмах про семидесятые годы прошлого века (в восьмидесятых уже стеснялись, носили аккуратные «дипломаты», если кто помнит). Лицо помятое, щетина трехдневная, сам давно не стриженный, кажется, даже чем-то немытым припахивает… Мне показалось, что он хочет попросить денег, но стесняется, поэтому выбрал девушку поприличней и с интеллигентным лицом – такая может, и не отошьет… Сразу решила: дам ему пятьсот рублей, он ведь не нищий, а просто обстоятельства у человека… И вдруг совершенно спокойным и уверенным голосом этот «несчастный» обращается ко мне с такой речью: «Девушка, вы где выходите? Впрочем, какая разница… Я – на Тушинской. Выходим вместе и идем ко мне, там рядом». Я так изумилась, что не нашла слов, просто повернулась и с минуту тупо смотрела ему в лицо. Нет, не псих. Глаза смотрят на меня без тени смущения. Мужчина трезвый – абсолютно. Молча встаю и намереваюсь уйти в другой конец вагона, потому что ситуация даже не абсурдная, а даже уже за гранью абсурда…