Предпоследний Декамерон, или Сказки морового поветрия

С таким отношением, казалось бы, дом их обречен превратиться в филиал помойки – но нет. Для мужа главное – именно первый порыв: не выбрасывать. Когда-то давно Валя спорила, доказывала, даже плакала – он вырывал у нее из рук свою «драгоценность» и, собой прикрывая, уносил. Ставил куда-то и… забывал, а она потом тихо выбрасывала. Он никогда не спрашивал, куда делась вещь. Теперь Валя не противоречит, когда он вдруг приносит с помойки (там его уже все бомжи знают; он, Заслуженный художник РФ, с ними приятельствует) ни к чему не подходящую колонку от проигрывателя 70-х годов и, отмыв, ею любуется. Валя просто ее на следующий день спокойно отправляет туда, откуда та пришла, – главное, чтобы муж не видел сам процесс «выноса» своего имущества. То же и с коробочками от печенья, пустыми тюбиками от пасты, бутылочками от одеколона и прочим… Газеты выносит сразу пачками. И никогда никаких проблем с этим…

Во всем остальном ее художник – вполне адекватный человек. Ей, когда есть такая возможность, никогда ни в чем не отказывает, любит, чтобы она была красиво и разнообразно одета, с украшениями, новыми прическами. Никогда не спрашивает, сколько что стоило, а деньги добровольно отдает до рубля: «Забери, ради Бога, не умею я с ними, все равно не на то потрачу…». Карточка его пластиковая у жены, ему, как школьнику, выдаются по просьбе деньги на насущные нужды, которые невелики: краски, рамы, редко – холсты, кисти. Одежду-обувь они ему вместе ходят покупать. Он сам завел такой порядок, хотя по типу вовсе не мужчина-сыночек…

Вот только эта ежедневная моя борьба с хламом ставит Валю в тупик – и его упорное, странное цепляние за каждую отслужившую свое мелочь, странствование по свалкам. И ведь даже свою жену пытается облагодетельствовать. Недавно принес ей с помойки женскую сумку: «Посмотри, совсем новая, фирменная…». «Да, – говорит Валя, – женщину ограбили, все из сумки вынули, а сумку бросили в бак, чтобы с ней не засветиться. Хозяйка ее у меня опознает – и меня заберет полиция». Одумался, сам немедленно отнес на помойку…

И подобное происходит если не каждый день, то через день – точно. Вале и в голову не придет, конечно, из-за такого разводиться с хорошим человеком, но… Вот что это такое, и как на это повлиять?

– Никак не повлиять, болен человек, – уверенно сказала Маша. – Что-то такое даже в учебнике психиатрии есть. Но, раз в легкой форме, а в остальном человек хороший, – так грех и жаловаться.

– Между прочим, многие гении были подвержены помойным страстям, – согласился Борис. – Пикассо, например. Целые комнаты хламом заваливал. А сейчас так вообще… для инсталляции что угодно сгодится. Возьмешь пару оберток, картонок, баночку поставишь, желательно с хабцами, все вместе живописно к газетке приклеишь, табличку нарисуешь: «Обед бездомного». Еще первый приз на какой-нибудь продвинутой выставке возьмешь – сто тысяч евро. И заказы посыплются – на такие вот, с позволения сказать, инсталляции… Тут уж сама эта Валя по помойкам забегает, мужу материалы искать…

– А хабцы – это что? – осторожно наведался Станислав.

– Это по-питерски окурки, бычки ваши московские… У нас ведь еще поребрик вместо бордюра, ларьки во дворах стоят там, где у вас палатки, и не тэшки, а маршрутки ходят… Да, еще нам… жены… наливают суп поварешкой, а не вашим московским половником, а мясо в латке тушат, а не в гусятнице… Напрягусь – могу еще вспомнить, – поделился Борис.

– Да, у вас еще кур в магазинах продают! – выпалил Митя.

– Точно. И гречу… – добавила Маша. – И на мне сейчас бадлон надет. А на тебе – водолазка.

– Думал, нормальные люди, а оказывается, инопланетяне, – усмехнулся Макс.

– Товарищи, не отвлекаемся! – зашумел Соломоныч. – Кто следующий? Может, вы, Станислав?

– Охотно. Расскажу вам правдивую историю о том, как двадцать с лишним лет назад узнал, что самое святое в жизни фронтовой разведчицы… Было это в 1999 году…

История шестая, рассказанная коренным москвичом Станиславом о том, кто и что носит на груди у сердца.

Моя мама держала тогда «православную лавку», приютившуюся в аптеке неподалеку от Арбата. Сейчас таких лавок уже почти не осталось: это были небольшие киоски, торговавшие иконами, цепочками, крестиками, медальончиками, охранными кольцами, религиозной литературой… Часть чистого дохода поступала в ту церковь, от которой велась торговля, часть шла «держательнице» лавки и на зарплату продавцам. Сразу скажу: такие лавки принадлежали бедным сельским приходам, где священнику иногда попросту нечего есть, а семья его одета в обноски, из жалости отдаваемые прихожанами; богатые соборы таких лавок не имели – лавочки открывали от бедности, а не от богатства. Но я отвлекся.