Предприятие Рембрандта. Мастерская и рынок

Рембрандт поощрял своего ученика, когда тот взялся копировать его автопортрет, сам по себе представлявший студийную работу, для которой он выступал моделью. Но что же такое автопортрет, написанный другим? Может ли существовать копия автопортрета? Можно ли по-прежнему называть ее автопортретом, или это уже портрет, написанный другим художником, вроде портрета кисти Ливенса? Может быть, это автопортрет, не написанный собственноручно, а интересующий нас вопрос касается уже не философии, а растворения «я», диффузии личности. К числу картин, подобных кассельской, мы должны добавить те, что сегодня описываются как копии утраченных автопортретов Рембрандта, «сложные» картины, составленные из черт, присущих нескольким его автопортретам, или портреты, выполненные в манере автопортретов Рембрандта (ил. 149). Множество автопортретов, написанных художниками более поздних эпох в манере Рембрандта, – своего рода логическое продолжение собственного рембрандтовского «производства». Когда Курбе копирует несобственноручный «автопортрет» Рембрандта; когда, возможно, чересчур подчеркнуто, Рейнолдс подражает Рембрандту в своем автопортрете, повторяя рембрандтовское освещение и рембрандтовскую мимику; когда Пикассо запечатлевает себя в духе Рембрандта, но в стиле детского рисунка, – все они играют по установленным им правилам[273] (ил. 152–154). Инвестиции Рембрандта в собственное творчество окупаются, но каковы доходы? Неприятно, когда подвергают сомнению подлинность вызывавшей прежде восторги картины – например, «Автопортрета» из Экс-ан-Прованса – или когда «Автопортрет» из Национальной галереи искусств в Вашингтоне объявляют подделкой, возможно, изготовленной в XVIII веке; это тем более печально, что в связи с картиной из Экса было сделано несколько проницательных замечаний об искусстве Рембрандта[274] (ил. 150, 151). Однако Рембрандт фактически сам способствовал этой путанице и обману. Автопортреты занимали центральное место в его творчестве, и, по-видимому, он не только не возражал, чтобы другие выдавали себя за него, но даже и поощрял их в этом.

Рембрандт демонстрирует свою власть, простирает ее на своих подчиненных и на их произведения способом, который ставит под сомнение подлинность его работ, – несмотря на то, что подлинность была частью маркетинговой стратегии, установленной в его студии. Говоря об изученных картинах мастера, один из участников Исследовательского проекта «Рембрандт» посетовал: «В ряде случаев почти невозможно определить, является ли характерная, „рембрандтовская“ манера следствием чьих-то сознательных действий или даже мошенничества, или непосредственного влияния Рембрандта на ученика или последователя»[275]. При жизни Рембрандта в описи имущества уже вносились картины, «выполненные в духе Рембрандта», и, хотя их количество с годами уменьшилось, это произошло не потому, что писать их стали реже, а потому, что возросло число мошенников, якобы владеющих оригиналами Рембрандта. Представление об индивидуальной художественной идентичности, воплощаемое Рембрандтом, оказалось под угрозой из-за высокой производительности его студии и плодовитости его последователей[276].

Мы описали полный круг. Рембрандт в значительной мере нес ответственность за сомнительное авторство таких картин, как «Человек в золотом шлеме» (ил. 161). Посмотрим еще раз на этого пожилого человека в его великолепном головном уборе: чеканное золото венчает стареющую плоть, обрамляя лицо, на котором оставило следы неумолимое время. Принято обращать внимание на изрытую оспинками кожу, на золото, сотворенное посредством краски. Картина доносит до нас облик человека, личность которого не установлена. Погрудное изображение, возможно, является не самым характерным для Рембрандта, но человеческие, эстетические и экономические ценности, воплощенные в этой картине, слишком хороши, чтобы быть истинными. Картина представляется уместным завершением этого обширного толкования афоризма Декана, гласящего, что Рембрандт любил только три вещи: свою свободу, искусство и деньги. Неудивительно, что картина «Человек в золотом шлеме» считалась неотъемлемой, канонической составляющей рембрандтовского наследия. И она до сих пор остается таковой, несмотря на все сомнения в ее подлинности. Возможно, эта картина создана не им, но изображенный на ней старик – это всё-таки один из «племени Рембрандтова», из племени художника, предприятие которого нельзя свести к его подписанным произведениям (ил. 37, 155–161).

132. Фердинанд Бол. Мужской портрет. 1663. Холст, масло. 124 × 100. Публикуется с разрешения Фонда Национального музея, Амстердам

133. Фердинанд Бол. Автопортрет. Около 1669. Холст, масло. 127 × 102. Публикуется с разрешения Фонда Национального музея, Амстердам