Председатель

Светила медицины в марлевых повязках поочередно осмотрели меня, потыкали шпателями в рот «скажите а-а-а», пощупали руки и ноги, послушали фонендоскопом «дышите-не дышите», после чего в соседней комнате обсудили состояние на латыни и утвердили диагноз. Слова «инфлюэнца» и «гриппус» на фоне всяких там «фебрис катархалис» я вполне понял еще до объявления официального вердикта – испанка. «В форме гриппозной пневмонии, затрагивающей нижние доли легкого».

Веселенькое дело… Этот грипп, удачно легший на истощение и утомление людей в результате мировой войны, взорвался крупнейшей пандемией и унес если не сто, то миллионов пятьдесят человек. Это при населении шарика меньше, чем два миллиарда. И что-то мне перспектива попасть в эти миллионы очень не понравилась, уж больно много затеяно и зуб даю, без моего пригляда дела эти либо загнутся, либо свернут не туда – и еще неизвестно, что хуже.

Утешал лишь положительный прогноз, выданный консилиумом. Велели мне лежать, пить чай с малиной и лимоном, нюхать эвкалипт и выздоравливать. Я, разумеется, взвыл – а ВЦИК? А идущие переговоры с Антантой? А планы? Но Александр Богданович Фохт, обозвав меня «молодым человеком», со здравым медицинским цинизмом заметил, что покойникам планы ни к чему.

Насчет возраста он, конечно, опирался на официальные цифры – пятьдесят девять, а так-то мне уже семьдесят, как и ему. Хорошо хоть дожил я до этого возраста в приличной форме – физические нагрузки, аспирин ежедневно, умелые руки и хитрые снадобья Яна Цзюмина… Кстати, а где он сам? Полгода как я его не видел, только ассистентов.

– Если температура будет держаться стабильно ниже тридцати семи с половиной градусов, – Фохт завершил врачебную писанину и повернулся ко мне, – можете работать в постели.

– А посетители?

Профессора опять перемолвились на своем тарабарском и разрешили мне видеть пятерых в день, не более пятнадцати минут на каждого. В качестве лечащего врача назначили совсем молодого (по их меркам) доктора Виноградова. Я полюбопытствовал именем-отчеством – Владимир Никитич – и внутренне поржал. Это же тот самый будущий профессор Виноградов, который лечил Сталина и попал под раздачу в «деле врачей». Все-таки узок круг, никуда из него.

Голова с утра была легкая, вчерашнего звона не было и я решил принять первого посетителя не откладывая.

– Евгений Сергеевич!

– Да? – обернулся Боткин среди собравшихся к выходу врачей.

– А вас я попрошу остаться.

За пятнадцать минут не уложились, проговорили полчаса о режиме содержания в Архангельском, о том, как работает протянутая туда телефонная линия, о просьбах и так дале. Под конец я спросил, а читает ли Николай газеты – оказалось, что нет.

– Постойте, он вообще не в курсе, что происходит в мире?

– Его Величество это не интересует.

– И даже капитуляция Германии? И то, что русские войска в Константинополе?

– Хм… Пожалуй, это может вызвать реакцию… Я уточню у профессора Бехтерева, если он разрешит, то попробуем читать газеты вслух.

После ухода врачей Наташа при помощи Виноградова, поселившегося в соседней комнате, повесила в комнате марлевую занавеску.

– Вот, теперь ты будешь вещать как оракул, за пологом.

– Ага, гекзаметрами.

И я продекламировал стишок Кассиля, насколько мог, лежа на подушках:

При чистоте хорошей
Не бывает вошей.
Тиф разносит вша -
Точка, и ша!

– Поэт! – иронически-снисходительно отозвалась жена. – Хотя доходчиво, передам Семашко для распространения.

После врачей из секретариата привезли срочные бумаги и сообщения. Правительства Антанты выкатили венграм частичную оккупацию, кабинет Михая Каройи ушел в отставку и передал власть социал-демократам.

То есть у нас тут наметилась Венгерская Советская республика… Хотя нет, там был перегиб на перегибе, ускоренная советизация закончилась большой кровью, террором и сильным сдвигом вправо, который аукался вплоть до моего переноса. Ладно, попробуем поставить эксперимент на мадьярах – ничего ведь не теряем, а вдруг?

Полулежа принялся набрасывать рекомендации венгерским товарищам, но тут внизу гуднула машина и вскоре ко мне, в непременной марлевой маске, заявился Старик. И его волновало ровно то же самое – установление советской власти на равнинах Паннонии.

– Как вы некстати заболели, Михаил Дмитриевич! Очень сложный момент, большие споры у нас в Совнармине о Венгрии.

– И какие мнения?

– Ряд товарищей, – Ильич придвинул было свой стул к кровати, но вовремя спохватился и вернул его на место, – считает необходимым провести там более глубокую советизацию. Обобществить землю, провести национализацию, для чего, опираясь на Венгерскую Советскую партию, выдавить социал-демократов из правительства.

– Советская партия – это же бывшие военнопленные, да?

– В основном да. Но опыта все равно маловато – там почти нет людей, переживших сколько-нибудь крупные революции. А переход от желания быть революционером, от разговоров и резолюций к действительной революционной работе труден и мучителен.

– Так, с рядом товарищей понятно. Вы-то что думаете, Володя?