Представление должно продолжаться

А еще наказываю тебе: погляди там на моего сына Агафона и, если будет таковая возможность, скажи ему потихоньку, что папка его помнит и любит и гостинец непременно привезет.

А когда то случится я знать не могу – может вскорости, а может и нет, потому что я хочу понять как дальше жить, а это всякому нелегко, а мне наособицу – как тебе Светлана давно известно.

Война-то ента кончится скоро – так или эдак, а возможности длить смертоубийство больше никакой нету со всех сторон. Если правители не замирятся, так солдаты сами с фронта по домам разойдутся. Но вот что дальше станет? Знает ли кто? Имею поперек всего надежду отыскать таких людей и у них спросить. Скажешь – напрасно?

Засим кланяюсь всем еще раз и прощайте, коли убьют, не поминайте плохо, а лучше вовсе забудьте.

Ваш брат и шурин и дядя Степан»

– Год да еще половину ни слова не писал, зараза такая, мы уж думали: сгинул братец мой вовсе! – Светлана утерла глаза полной белой рукой. – А теперь – вот… Но кроме этого письма – опять ничего. Где он нынче, что…

В дверь вошла белоголовая девочка с козленком на руках. Низкое еще солнце легло от окна на пол розовым рассветным ромбиком. Младший мальчик, игравший деревянными чурочками, поднялся из своего угла на кривые ножки и, радостно смеясь, побежал к сестре. Атя погладила козленка между крошечных рожек, а потом подхватила малыша под микитки и закружила.

– Ваня, а ты-то как? – спросила Люша.

Иван отложил шило, которым прокалывал дырки в старом голенище, улыбнулся ясной детской улыбкой:

– А я-то что, Любовь Николаевна, – лучше всех! Укоротился маленько, это да, но ведь живой остался. А сколько товарищей моих у меня на глазах в землю легли! Деревяшку вот себе вместо ноги сварганил, кожей обшил, но еще не слишком приспособился, время нужно…

– Светлана, Иван, если чего помочь, так вы скажите. А коли от Степки еще какая весть, так сразу дочку или сына в усадьбу пришлите. Договорились?

– Само собой, пришлем, – радостно кивнул Иван. – И – благодарствуйте на добром слове! – все у нас есть.

– Любовь Николаевна, – Светлана отвела хозяйку усадьбы в сторону. – Иван-то, он… ну сами понимаете… а мы ведь на переезд потратились преизрядно, и теперь думаем: как бы нам парочку коз для ребятишек подешевле купить, и еще соломы, и досок, и гвоздей, и вот про картошку еще…

– Светлана, ты ведь написать можешь? – Люша нетерпеливо переступила с ноги на ногу. – Так ты напиши мне и в Ключи приходи, я тебе чем смогу-помогу, а теперь мне идти надобно. Атя, ты со мной или как? – огляделась, дернула шеей и притопнула ногой, напомнив хозяйке избы Люшину же лошадь, привязанную к изгороди во дворе.

– Спасибо вам и храни Господь вас и деток ваших!

Мягко ступая босыми ногами по чистым вязаным половикам, Светлана вышла на крыльцо – проводить хозяйку усадьбы. Полосатая кошка, дремавшая на перилах, приоткрыла один глаз и взглянула на нее одобрительно.

* * *

– За богом – молитва, за царем служба не пропадет.

Так всегда говорил ротный, и Степан Егоров был с ним в общем-то согласен. Но вот беда – пропал куда-то сам царь. С богом, если верить агитаторам, тоже выходили какие-то неувязки, но в эту сторону Степан старался не думать, и перед каждым боем молился исправно. Бог пока помогал. С прочими же делами никакой ясности не было.

Когда Степана, как грамотного трезвого унтера из крестьян, побывавшего к тому же в плену и, стало быть, поглядевшего на врага вблизи, единогласно избрали ротным депутатом крестьянского солдатского комитета, он даже немного собой гордился. И некоторое время был уверен, что из этой позиции уж точно разберется в происходящем.

Потом эта уверенность прошла, потому что полковой крестьянский комитет с весны действовал следующий образом: председатель оставлял за себя заместителя, выписывал себе отпуск домой, в деревню, скреплял его полковой печатью и уезжал с концами. Через некоторое время заместитель проделывал то же самое и солдатам приходилось выбирать новый комитет, в котором все повторялось.

Степан в деревню не ехал, потому что покуда не понимал, что именно ему там следует делать. А ехать не разобравшись казалось глупым и даже опасным. Революция все изменила – это он сто раз слышал от самых разных людей и сам в общем и целом думал так же. Но куда она все изменила?