Представление должно продолжаться

С землей разъяснения не получилось, и тогда Степан попытался определиться по второму наказу делегировавших его солдат: вопрос о мире и войне. Следует ли поддерживать наступление или вести пассивную оборону? И как разрешается вопрос с демобилизацией старших возрастов?

– Большевики по немецкой указке разлагают армию, – объяснил делегатам эсер Бунаков, член президиума исполкома. – Совершенно очевидна их связь с немецким генеральным штабом. Вы только посмотрите, какое совпадение: пятого июля большевики организуют демонстрацию в Петрограде и в тот же день немцы переходят в широкое наступление на фронте. Расчет верный: создать правительству осложнение в тылу, а на фронте тем временем действовать. Но этот фокус у внутреннего врага не пройдет. Новый главнокомандующий генерал Корнилов возродит в армии дисциплину и не позволит ей заниматься ничем, кроме выполнения своего прямого долга.

Про Корнилова говорили разное. Например, что он восстановит или уже восстановил смертную казнь за дезертирство. Солдатским делегатам это не слишком понравилось.

Потом Степан увидел на обшарпанной стене дома плакат:

«Чтоб дать отпор буржуазной скверне,
Спеши, товарищ, на митинг в «Модерне»»

Решил сходить, чтобы сравнить фронтовые митинги со столичными.

Обветшавшее здание старого цирка стояло рядом с мечетью. Представления здесь были запрещены пожарниками еще в январе 1917 года из-за опасности возгорания. С тех пор – любимая площадка для митингов. Мрачный обшарпанный амфитеатр, доверху набитый самым разным народом. С потолка на проводах свисают пять тусклых лампочек.

Первое выступление под названием «Кризис русских поколений» Степана не впечатлило. Какой-то Володарский говорил гладко, но непонятно. Второе «Война и кризис власти» показалось поинтересней. После главного оратора выступали сплошь солдаты. Замухрышный солдатик кричал, надсаживая тощую грудь:

– Товарищи! Укажите мне, за что я сражаюсь. За Константинополь или свободную Россию? За демократию или за капиталистические захваты? Если мне докажут, что я защищаю революцию, то я пойду и буду драться, и меня не придется подгонять расстрелами!

Степан закурил и стал ждать ответов на вопросы замухрышки. Их все не было.

– Отчего же так? – спросил у соседа, пожилого рабочего с умными глазами. – Все спрашивают и никто никому не отвечает?

– Нынче, товарищ, период вопрошания, – объяснил тот. – Проклятые русские вопросы. А вот потом этот период закончится и на проклятые вопросы…

– Посыплются проклятые русские ответы, – закончил расположившийся рядом человек в сюртуке, с худым и желчным лицом. – И тогда – я никому из нас не завидую…

* * *

В сущности, в Петрограде больше делать было нечего. Тем паче, что делегатов с Юго-западного фронта на съезде не жаловали. «Вместо того, чтобы воевать, все митингуете? А наступление, которое могло бы решить исход войны, просрали…»

Степан своей личной вины в провале наступления не чувствовал, но все равно было неприятно.

Решил уезжать в полк. Его движение к фронту было встречным общему потоку и именно потому он смог охватить картину свежим взглядом. С фронта бежали десятки, если не сотни тысяч. Крестьяне ехали домой, но оседали вокруг вокзалов. Большие вокзалы напоминали захваченные крепости и как развалины сожженных поселений курились дымом махорки. Часто по обеим сторонам движущегося к станции паровика, словно аллегорические фигуры, стояли вооруженные солдаты. Когда к платформам небольшого городка или села подходил солдатский эшелон, служащие станции разбегались. Горячий ветер крутил на опустевших платформах смерчики из подсолнечной шелухи. Потом начинался разгром. В паровозные топки кидали разобранные заборы и кладбищенские кресты. Искусственными венками с могил украшали паровозы. Искали спиртное и пили одеколон из разоренной станционной парикмахерской…

Степан наблюдал, не сливаясь покуда с общей массой. Ему не хватало еще кого-то штриха.

Когда прибыл в полк, сразу же отчитался на заседании полкового комитета о съезде. Общая реакция солдат была такая же, как и у самого Степана, разочарование: слов много, а с землей и миром так ничего и не решили!

После заседания писарь вручил Степану два пришедших на его имя письма. Одно было от сестры – длинное и цветистое, с поклонами, благодарностями, пожеланиями и сообщением о том, что устроились в Черемошне неплохо, заделали кое-как щели в дому и сараях, купили телочку, кур и двух коз. Возделывают огород, а Иван, хоть и без ноги, но какую-то работу уже имеет по своему механическому делу, в том числе и в Синих Ключах. Главная забота – как можно скорее перестелить крышу, потому как вовсе сгнила.

Второе письмо – от Любовь Николаевны Кантакузиной. Оно вышло коротким, всего одна строка.

«Степка, возвращайся скорей. Ты мне нужен. Люша.»

Степан аккуратно свернул оба письма, убрал за пазуху. И как-то враз понял, что – пора.

* * *