Представление должно продолжаться

– Не будет совета. Решай сам. Где находится трактир «У Марыси», ты должен помнить, если забыл – Столешниковский переулок.

С неба закапало. Надо было уходить с улицы. Дождь вот-вот перейдет в снег… а скоро снег и насовсем ляжет, да и что сказать, двадцать четвертое октября – пора.

* * *

– Машенька, я подумал, может, тебе следует об этом знать…

Нестарый еще человек с въевшимися в кончики пальцев чернилами нерешительно заглянул в дверь трактирной кухни, где Марыся Пшездецкая визгливо ругалась со своим поваром, которого все звали Французом (якобы из-за того, что он когда-то учился поварскому делу в самом Париже, но так это или не так на самом деле, никому не было доподлинно известно). Маленький Валентин сидел на полу и играл тремя деревянными ложками и пригоршней грецких орехов.

– А Валечка не простудится? По полу, мне кажется, дует…

– Не отвлекай меня! – рявкнула Марыся на мужа. – Что бы там у тебя ни стряслось, это не может быть важнее сегодняшнего обеда! Либо мы им потрафим, либо – нет, и тогда моему трактиру вскорости придет полный и окончательный карачун, а без трактира я как тот вампир – сдохну, в зеркале себя не увижу, но прежде чьей-то крови напьюсь… Француз, так это точно, что председатель комитета обожает тушеные почки?

– Сведения верные, Марыся Станиславовна, получены нашим мальчишкой от его бывшей кухарки. Он англоман…

– Хорошо. А этому, который партийный главарь, – что подадим?

– Обожает сладкое. Нищее детство, после много лет – Сибирь, а там только шишки родятся…

– Откуда знаешь?

– Прочел его биографию в партийной брошюре, потом спросил знакомого социалиста. Тот подтвердил: партиец, как с каторги после революции вернулся, так все время на Сухаревке петушков на палочке покупал и сосал. Товарищи косились даже… Так что, я думаю, яблочное бланманже с сахарной пудрой вполне подойдет…

– Лады, Француз, молодец! Я так мыслю, что все у нас должно получиться – сделаем столовую для всяких там нынешних чинов, а потом, может, и для артистов, как Люшка советовала. Чиновники и актеры они как клопы с тараканами – ни при какой власти не переведутся. Дело верное. Обед, стало быть, назначаем на двадцать восьмое октября… Валя, вынь сейчас же орехи из-за щек, ты ж не сибирская белка!.. Никифор, так ты чего хотел-то?

– Машенька, у нас под окнами на улице уже два с лишним часа, как будто в карауле, стоит какой-то офицер. И внутрь, в трактир, не идет, и не уходит никуда. Я подумал: неспроста оно, ведь время-то какое… Хотел спросить: может, ты чего об этом знаешь?

В Марысиной гостиной стояла округлая мебель на гнутых ножках – в стиле бидермейер, Марыся сама когда-то ее любовно выбирала, потому и знала название. В наклонном зеркале над комодом выразительной композицией отражались хозяйка и ее муж.

– Никого нет… Никифор, а как он выглядел? Этот офицер…

– Да как все офицеры сверху выглядят – шинель, погоны, фуражка. Только вот этот почему-то все на наши окна смотрел и…

– И – что?

– У него были такие глаза, какие бывают у перелетных птиц… Машенька, ты…

– Никифор, я сто раз просила тебя не называть меня Машенькой! – отчеканила женщина и сжала спинку детской кроватки так, что побелели пальцы. – Я – Марыся!

– Масенька – холосё! – упрямо насупившись, возразил матери Валентин. – Как в сказке! Папа – скази! – ребенок подошел к Никифору и двумя руками охватил его ногу. – Папа – холосё!

– Но маме так больше нравится, – сказал мужчина и, осторожно отстранив ребенка, бочком двинулся к двери. – И мы, конечно, не станем маму огорчать…

Когда за мужем закрылась дверь, Марыся несколько секунд стояла, словно застыв, а потом схватила с комода фарфоровую статуэтку обнаженной пастушки и запустила ею в стену. Валентин поглядел на розовые осколки, подумал, потом взял с туалетного столика пудреницу, ловко раскрыл ее и сильно дунул:

– Нельзя, нельзя, а потом – мозьно! Так? – чихая и выглядывая сквозь розовое облако, спросил он у матери.

– Так! – твердо сказала Марыся, глазами выбирая среди достопочтенных и невинных созданий мещанского уюта свою следующую жертву.

* * *

Зинаида, старая служанка матери, поставила на стол чашку с жидким чаем и, как-то по-особенному поджав губы, подсунула газету – свежий номер «Русского Слова».

Валентин понял намек и, отставив до времени чай, развернул газету. В глаза сразу бросилась строчка, отпечатанная жирным шрифтом:

«Переворот в Петрограде. Арест Временного правительства. Бои на улицах города.»

Мгновенно кровь бросилась в голову. Поднялся, чуть пошатнувшись, оправил гимнастерку и сразу же настигло почти облегчение: нарыв прорвался. То, что витало в воздухе уже с апреля, нависало свинцовой угрозой, пробовало силы подавленным июльским восстанием и неудавшейся попыткой Корнилова, наконец проявило себя. Началось. Требуются действия.

Прошел в свою комнату, достал из ящика револьвер, прицепил кортик.

– Валя, куда это ты собрался? – испуганно-подозрительно спросила мать, неслышно возникшая в дверном проеме.

– В Думу. Поскольку моего полка здесь нет, полагаю, мое место сейчас там.