Представление должно продолжаться

В разбитые окна старого завода у Рогожской заставы хлещет холодный дождь. Зимой замерзли и полопались старые водопроводные трубы. Грунтовая вода залила прокатный и мартеновский цеха. Станки ржавеют в лужах среди груд пережженных кирпичей, разбросанных моделей, слитков металлического лома. Когда-то здесь работало больше четырех тысяч человек… Где они теперь?

Двадцать пять рабочих пытаются запустить самый маленький, четырехтонный мартен – номер семь. Огнеупорный кирпич для ремонта собирают в лужах со двора, среди почерневших, но еще не растаявших сугробов. Там же находят и таскают доски и бревна на топливо. Буквально руками, чтобы сохранить кирпич, разбирают мертвый шестой мартен. Все необходимое делается из подручных материалов на основе технической смекалки.

Рабочие получают паек: в обеденный перерыв – осьмушку хлеба на каждого (иногда вместо хлеба выдают овес), а вечером – мерзлую картошку.

Однако настроение на удивление бодрое.

Пожилой рабочий указывает Январеву на человека в темном пальто, подчеркнуто держащегося в стороне от разговора:

– Инженер наш, Андрей Андреевич Измайлов. Всем здесь руководит, любую штуку изобрести может. Единственный, кто не бросил завод… Когда-то тоже революционером был, в тюрьме сидел, в Сибирь был сослан…

Любопытство погнало Январева говорить с тем, кто явно избегал всяческого общения.

Широко расставленные зеленые глаза, морщины вокруг глаз. Твердая линия рта.

– В какой партии вы состоите, Андрей Андреевич?

– Я – бывший член Народной Воли, – простуженный, хрипловатый голос.

Народной Воли?! С ума сойти! Когда же это было?

(история жизни и любви Измайлова описаны в романе Н. Домогатской «Красная тетрадь» – прим. авт.)

– Теперь вы сочувствуете большевикам? – спросил Январев, уже прикидывая содержание статьи, которую вечером напишет.

– Я теперь никому не сочувствую, кроме своей семьи, – отрезал Измайлов.

– Но почему же вы здесь?

– Чтобы оживить завод. Неужели это непонятно? Еще одной холодной зимы Москва просто не переживет, а торф сейчас – единственно доступное промышленное топливо. Значит, нужны машины.

– Но вы оказались единственным инженером…

– Какое мне дело до других? Я прожил на этом свете достаточно, чтобы понять: каждый должен делать то, что он умеет лучше всего. Свое дело. Обращая при том как можно меньше внимания на все прочее. И именно это всегда оказывается правильным. Вы не согласны?

На дне зеленых сумрачных глаз какой-то почти лукавый вызов.

– Согласен совершенно, Андрей Андреевич.

– Тогда желаю удачи. Простите, но мне надо работать. Надеюсь, вы не собираетесь отвлекать людей и организовывать митинг посреди этой лужи?

– Ни в коем случае.

* * *

Глава 19, В которой Арсений Троицкий скорбит по своей музе, а Адам Кауфман сообщает Аркадию Январеву ужасную новость

Здравствуй, Аркаша!

Как у тебя в столице дела? Мы живем… Как же мы живем?

Вот подлинный случай, о котором в городе несколько (недолго впрочем) поговорили. Один господин заметил, что за ним уже давно следует дама и пристально на него смотрит. В конце концов он остановился и спрашивает:

– Что вам угодно?

Она говорит: простите, но я хотела бы узнать, откуда у вас та пара платья, которая на вас надета?

– Купил на Сенном рынке.

– А в правом кармане есть прореха?

– Была, но моя жена заштопала. Но в чем дело?

– Видите ли, именно в этом костюме я две недели назад похоронила своего мужа…

Где-то так. Но главное в нашей нынешней жизни – слухи. Слухи стихийные, буйные, космические, в неуправляемости и причудливости своей похожие на явления тропической природы, но зарождающиеся в миазмах городского духа, случайных перестрелках, перезвоне колоколов, переносимые как будто не людьми даже, а ветром или таинственными лучами, выпадающие на город вместе с желтым, похожим на пшено снегом и мутным дождем… Вариант массового гипноза.

К четвергу в Петербурге будут немцы.