Представление должно продолжаться

– Раиса Прокопьевна Овсова, – сказал Арабажин. – Купеческая вдова и по совместительству московская богородица в голубином согласии. Ее особняк в Москве со всей обстановкой был конфискован сначала анархистами, а потом – большевиками. Я из старого знакомства решил оказать ей протекцию, так как Раиса Прокопьевна изучала физиологию и нынче желает работать в медицине… Хозяин дома – Арсений Валерьянович Троицкий, один из самых знаменитых русских поэтов и писателей…

Раиса улыбнулась и низко поклонилась присутствующим:

– Здравствуйте, голубицы поэтессы и голубчики поэты. Мне как Аркадий Андреевич про вас сказал, так я сначала не поверила, а теперь и сама вижу: уж очень у вас у всех лица светлые, прозрачные…

– Это от голода, а не от стихов, драгоценная Раиса Прокопьевна, – усмехнулась Жаннет.

– А мы-то с собой как раз консервы из Москвы привезли, – Раиса жестом фокусника достала откуда-то корзину, которой вот только что решительно не было в ее руках. – И хлеб пшеничный, и сыр овечий. В пути-то мы Аркашин паек ели, а это я еще прежде припрятала, как голубчики большевички стали голубчиков анархистов штурмом брать. Подумала: анархистам-то уж вряд ли разрешат с собой в тюрьму взять, а голубчики большевички, как есть нынче ихняя власть, уж как-нибудь сами для себя расстараются…

– Белый хлеб… не верю… – с придыханием прошептал кто-то.

– Угощайтесь, голубчики поэты…

Раиса оставила корзину, на которую моментально переключилось все внимание собравшихся, и вдруг плавным, текучим жестом переместилась вперед, присела рядом с креслом Троицкого:

– Голубчик Арсений Валерьевич, что это с вами? Нешто вы плачете? Вот, вот, возьмите у меня плат, глаза вытрите. Он у меня чистый… Простите покорно… Неужто это я, окаянная, так вас расстроила?!

– Раиса, милостивая государыня… что вы, нет… нет… – Троицкий отчаянно пытался справиться с собой. – Просто в конце времен я потерял свою музу…

– Музу? – растерянно переспросила Раиса и вдруг испуганно прикрыла рот ладонью. – Господи! У вас супруга скончалась?!

Собравшиеся недоуменно переглядывались, явно ничего не понимая в разворачивающейся сцене.

– Раиса Прокопьевна, я вам объясню, – ровно сказал из темноты снова спрятавшийся в угол Адам. – Чтобы достойно принять оставшихся поэтов блистательного, но революционного Петербурга, Арсений сварил суп из любимой черепахи Гретхен, которую называл своей музой…

– А я все думал: что же это у бульона за давно забытый вкус… – потеряно пробормотал кто-то.

– Она привыкла есть свежие фрукты и овощи, – не поднимая глаз, сказал Троицкий. – А их было не достать ни за какие деньги. К тому же этот холод… Она стала совсем слаба и почти не открывала глаз…

– Бедняжечка Гретхен! – в голос заплакала Раиса, сжимая тонкие холодные кисти Троицкого. – Как же мне ее жалко! Я ее не знала, но уверена: она была чудесная черепашка! Вдохновляла ваши стихи… И даже в самом конце накормила всех чудесной похлебкой… Вы мне о ней расскажете, голубчик Арсений Валерьевич?

– Непременно! – тихо и проникновенно сказал Троицкий. – Когда Гретхен только попала ко мне, я был молод и кудряв, а она была размером никак не больше дамской пудреницы…

Раиса достала второй платок и шмыгала носом и утирала глаза согласно с поэтом, сидя возле печки у его ног.

– Если у тебя есть на нее какие-нибудь виды, хотя бы как на сиделку или медсестру, – прошептал Аркадий Адаму. – Немедленно уводи ее отсюда. Иначе Троицкий, потеряв одну музу, тут же обретет другую…

В коридоре снова что-то зашумело.

– Это нас арестовывать идут? – спросила поэтесса.

Троицкий поморщился и, зажмурившись, поднес к губам руку Раисы…

– Сидите, Жаннет, – сказал Кауфман. – Нам с Аркашей все равно нужно выйти, мы посмотрим, что там случилось.

– Это крысы скачут по вешалкам, – отчужденно сказала Жаннет. – Проверяют пальто, нет ли крошек в карманах.

– Ха-ха-ха!

– Не хотел бы я, уходя, обнаружить крысу у себя в кармане.

– Крыса в кармане – это все-таки лучше, чем товарищи с ордером на арест.

– А вы знаете, говорят, что если большую крысу долго варить с небольшим добавлением уксуса, то она становится замечательно мягкой и по вкусу похожей на рябчика…

* * *

Они знали друг друга слишком давно, чтобы играть в слова.

Темный подъезд, насупившийся козырек над головами, схватившаяся хрупким кружевным ледком лужа.

Адам привычно огляделся. В эти дни, месяцы у всех выработалась привычка: идя по улице, намечать пути отхода на случай неожиданной стрельбы, патруля или пьяных матросов или трезвых, вежливых и нервных налетчиков.

Сказал телеграфным стилем, уверенный в понимании:

– Институт Экспериментальной Медицины, форт Александра 1 в Финском заливе, эсеры и еще кто-то, Деникин, Юденич, заговор, в Москве и Питере одновременно, цель – свержение большевистского режима.

В темноте не было видно, как землисто побледнел Аркадий. Схватился рукой, заскреб ногтями по склизкой холодной стене, спросил с пустой надеждой:

– Откуда у тебя сведения? Не из бреда твоих пациентов?