Всегда считал себя равнодушным к быту. Мама и сестра Марина еще в детстве вечно корили меня за неуют и разор в комнате, к которому оставался вполне равнодушным. Числил данную особенность в списке своих недостатков, и тем не расстраивался – кому нужно? Надины попытки обустроить наше совместное уже жилище, постелить какой-то коврик, салфеточку, посадить какую-то кошечку фарфоровую вызывали почти раздражение, которое конечно же скрывал, даже кошечку пальцем по спинке гладил.
Однако. Увидев, как живет Максимилиан Лиховцев, вдруг почувствовал себя почти буржуа: кровать застилать с детства приучен, на столе скатерть должна быть, на полке – ваза, в которую то и дело могу ветки или цветы какие-нибудь поставить, глазу и душе приятно. Родителей покойных карточка, Марина с детьми, пока Люша куклу не украла, была и от младшей сестры память…
Жилище Лиховцева с порога навевает какие-то ассоциации: пустынь, пещерка, аскеты, отшельники… С чего бы это? Голод, холод, разруха? Не верю. Молод, здоров, одинок – неужели при желании себя не прокормить, не обогреть? Надо думать, ему так удобно.
Электричества нет, но нет и плафона, голая лампочка заросла мохнатой жирной пылью. Из трубы буржуйки капает вонючий жидкий деготь. Продал одеяло, лежит на голом матрасе, укрывшись пальто и газетами. На столе трогательный, еще большелапый крысеныш остервенело и бесстрашно терзает воблий хвост. Увидел меня – убежал, сверкая длинными пятками. Лиховцев, надо думать, уже дошел до состояния святого Франциска: брат мой, крыс… На полу у кровати, разумеется, Овидий и еще что-то в этом же духе. Как декорация к пьесе, ей-богу. Если спустя сто лет будут ставить спектакли из нашего времени (и героями их будут, конечно же, именно лиховцевы – кто же еще? Остальные недостойны), то вот именно так, на мой взгляд, и должна выглядеть сцена – жизнь Поэта во времена гражданской войны.
Он, конечно, удивился моему приходу. Да я бы и сам на его месте удивился не меньше. В светлых глазах сразу замаячило имя, воспоминания: «Если вы сейчас спасете ее, я буду ходить за вами как собака и носить ваш чемоданчик». Я малодушно отвернулся и заговорил, точнее, забубнил себе под нос. Мне уже хотелось, чтобы он отказался.
Не стал ходить вокруг да около, слишком устал от всего, что уже прежде пришлось сделать, объяснить, доказать и связать между собой. Однако в трех госпиталях и двух больницах мне как будто бы удалось подобрать нужных людей. Удача! – это в наше-то время, когда людей на своих местах уже почти не осталось, все (и я в том числе) заняли чужие.
– Максимилиан Антонович, вы ведь издаете журнал, не так ли? И следующий его номер вот-вот выйдет?
Движение пыльного, неживого воздуха обозначило кивок.
– Я пришел к вам с просьбой. Если вы ее исполните, то это с большой вероятностью погубит ваш журнал и, возможно, вас самого.
– А вас?
– Меня, с неменьшей вероятностью, погубит совсем другое.
– Если бы вы знали, Аркадий Андреевич, как я иногда призываю гибель. Понимаю: это грешно и порочно. Но если погибнуть не напрасно…
Я не удержался, поморщился и тут же осудил сам себя: какое я имею право?! Он же – творческий человек, а у меня в мозгах все по линейке вычерчено. К тому же вспомнить, с чем я к нему пришел..
– Судите сами, – предложил я и рассказал ему все, как есть, ничего не скрывая.
Он согласился с первых слов, я это видел. Встал (хочется написать «восстал») с кровати, набросил на плечи пальто. Взял лист бумаги, сгорбившись, присел к столу и по мере того, как я говорил, стал делать заметки – как я понял, для будущей статьи.
Уходя, я пожал ему руку. Хотя в Москве, в санитарно-гигиенической комиссии, сам, корявой рукой (вообще-то я неплохой рисовальщик и могу достаточно квалифицированно зарисовать анатомический или микроскопический препарат, но там же совсем другое дело, не требующее творческого воображения) рисовал проект плаката против рукопожатий для красногвардейцев – в целях профилактики заражения тифом, дизентерией и холерой. Они же по большей части руки после опорожнения не моют… Впрочем, плакат про мытье рук у меня тоже, кажется, имелся. И еще: «Был ли ты в советской бане?».
Рука у Лиховцева мягкая и сухая. Словно ящерку потрогал…
Какое странное впечатление производит плавание в Маркизовой луже. Нет ни времени, ни пространства. Как будто что-то здесь должно было родиться, но не родилось. Даль, синева, туман и в тумане бродят огромные молчаливые призраки…
Крошечные капли воды на всем. Чайка над головой кружит и кричит, как будто чья-то душа хочет что-то сказать, но не может, растеряла свой прежний облик, язык… Пароходик называется «Микроб», он и прежде курсировал между фортом и Лисьим Носом, строго по производственной необходимости. Мои сподвижники молчат, плотно сжали губы, смотрят прямо перед собой. Высоко в небе, пробиваясь сквозь прибрежный туман, висит негреющее лохматое солнце, похожее на хризантему.
Форта я прежде никогда не видел. Серые мокрые стены, вылезающие из тумана, поднимающиеся прямо из свинцовой воды. Снаружи и особенно внутри все производит впечатление самое жуткое. Мрачные низкие своды, толстые стены, окна-бойницы. Все время чувствуется, что смерть рядом. Сотрудники работают в желтых клеенчатых халатах, колпаках из полупрозрачной клеенки и специальных ботах-«кораблях». Для дезинфекции употребляют сулему, в ней вымачивают даже коврики на входе. В боксе приглашающе стоит приоткрытый цинковый гроб – на случай смерти кого-нибудь из сотрудников. Его никогда не использовали, но не потому, что никто не умирал. Когда в 1907 году заразился легочной чумой заведующий лабораторией Выжникевич, он умирал в полном сознании и, чтобы не рисковать, сам распорядился, наплевав на христианскую обрядность, сжечь его тело в специальном крематории для животных.
Сотрудники лаборатории, предупрежденные телеграфом из Кронштадта, встретили нас с настороженным удивлением. Узнав в чем дело, отреагировали ожидаемо: мир сошел с ума! Кто бы спорил…
Чудесные виварии. Когда-то здесь были даже обезьяны, мартышки, верблюды и северные олени. Противочумные препараты приготовляют в основном из крови лошадей. Спасали жизни, сыворотки продавались не только в России, но и за границу, причем стоили дешевле, чем продукция аналогичных европейских лабораторий. Впечатляющая коллекция препаратов. Очень интересно. Я, оказывается, так мало знаю про чуму и ее разновидности. Хорошо, что есть литература, рефераты. Дело было прекрасно устроено. Раз уж так случилось, мне теперь придется постараться, чтобы при новой власти все не заглохло…
Сидим в прекрасно отделанной дубовой гостиной, где прежде принимали именитых посетителей, желающих пощекотать себе нервы. Говорят, принц Ольденбургский собирал таким манером немалые пожертвования на научные экспедиции и борьбу с эпидемиями… Ждем неизвестно чего. Что там Лиховцев? Удалось ли ему?.. За круглыми окнами, напоминающими о кают-компании и изначально флотском предназначении форта, плещут волны и клубится туман… Впрочем, откуда ему взяться? Ведь сейчас же день… Какая-то муть у меня перед глазами? Переутомление?.. Спокойно… Голова пока ясная. Есть ли жар? Кажется, есть… Неужели все-таки заразился? Как же это получилось?! Ведь с первой минуты следил за всеми и сам все соблюдал… Спокойно. Здесь все знают, что делать. Главное, инструкции:
– всем выйти
– плащ, халат, перчатки, завернуть тело
– окс, не открыватьнив коемслучае
– дезинфекция всего
– если не поможет, последний, кто останется – уничтожить животных, культуру бацилл
Телеграф, карантин два года, флаги морская азбука плакат предупредить либо революция уничтожит вошь либо вошь
– мыши на корабле…
Вымыть руки с сулемой
Сжечь все, в том числе и этот денвник обязатель
Никогда но ничего страшного.
Люшенька я…ЛЮ
