Предвестники конца: Развеивая золу

Я никогда прежде не был в Ванхейме, а теперь он сверкал и переливался оттенками вечного лета прямо передо мной. Дыхание лёгкого ветерка доставало до волос и края рубахи, проходясь по ней щекоткой. Трава тянулась к носу сапог, а птицы взмахивали крыльями так близко, что можно было коснуться рукой. Влекомый любопытством, я протянул ладонь, надеясь ощутить иной мир. И вдруг голубая бабочка осторожно взлетела с ромашки и опустилась на кисть, осторожно перебирая тоненькими лапками. Неужели подобное чудо дремало здесь столько лет, и никто не его не отыскал? В это сложно было поверить, в особенности если припомнить дотошность Одина, который мог перечитывать свиток пятьдесят раз, вертя его в разные стороны и преподнося то к лунному, то к солнечному свету в попытке увидеть секретное послание между строк. Но он не знал языка ётунов, а значит, не мог попасть сюда. Или всё же знал, а потому поставил своего верного пса Хеймдалля оберегать якобы единственный проход?

— Один знает об этом проходе? — озвучил я мысли, любуясь качанием крыльев бабочки и чуть поворачивая голову в сторону вана.

— Не должен, если никто ему не проболтался, — она недовольно цокнула и швырнула очередной свиток на полку. — Хватит там заниматься ерундой! Лучше помоги, если хочешь убраться отсюда поживее.

Нехотя я отпустил бабочку и обернулся к Гулльвейг, скрестив руки на груди и наблюдая, как она рыскала по полкам, отчаянно пытаясь добраться до верхних свитков, но роста не хватало.

— Что ты ищешь? — спросил я, откровенно забавляясь её попытками дотянуться.

Гулльвейг раздражённо поправила одежду и злобно процедила:

— Здесь должно быть нечто, что откроет секретный проход внизу. Рычаг или очередная загадка, которую произнесёшь и пройдёшь.

— И как успехи? Нашла, что ищешь?

Насмешка, видимо, больно царапнула самолюбие тёмной ван. Она подлетела ко мне как летучая мышь, впиваясь пальцами в горло и глаза горели её вспышкой ярости. Чёрный густой сейд исходил от неё, норовя утопить меня в липких лапищах.

— Думаешь, один раз спас меня, и отныне можешь дерзить и издеваться? — голос её походил на замогильный шёпот, исходивший из-под земли. — Молоко ещё не обсохло на губах, мальчишка. Одно моё движение, и ты сдохнешь здесь как побитая собака, влекущая жалкое существование в Мидгарде.

Я нахально улыбнулся, решив воспользоваться ситуацией:

— Даже жалкая собака кому-то нужна. Одноглазый старик сдерёт с тебя заживо кожу, если посмеешь убить меня, ведь стражники точно молчать не станут, когда их притащат в пыточные в наказание за мою пропажу.

Хватка на горле стала лишь сильнее, а на дне хвойных глаз разгоралось чёрное пламя. Нехватка воздуха сыграла злую шутку: мне вдруг привиделось, что за спиной ван стояли десятки призраков, тянущих к ней руки, и стало невыносимо жутко. Они открывали пустые рты, пытаясь выдавить звуки, но мёртвым положено молчать, и лица их уродовали судороги. Кто-то из них едва стоял, другие ползли, волоча за собой обрубки ног, болезни пролегли гнойными пятнами на туманных прозрачных телах. Неужели ван их призвала — если так, то мощь её поражала. Наконец Гулльвейг прикрыла глаза, шепча заклинание, и призраки исчезли, как и хватка на шее. Кашель тут же обжёг горло, и я уже хотел сорваться на полоумную гневной тирадой, но она сама едва стояла на ногах, измученно прислонившись к стене. Испарина покрыла её бледный лоб, и я протянул ей бурдюк с водой:

— Хотела убить, а теперь сама корчишься от припадка, ненормальная, — сипло прошептал я, не рискуя прочищать травмированное горло, и, решив не дожидаться ворчания вана, принялся рыскать по полкам. — Ты хотя бы знаешь, что именно мы ищем?

Она покачала головой, не отнимая бурдюк от губ. Капля крови стекала по её щеке из глаз, и Гулльвейг устало прикрыла веки — сумасшедшая и бешеная. Не придумав ничего лучше, я принялся раскрывать один за другим свиток, надеясь отыскать хоть что-то полезное. Однако находил только рецепты мазей и отваров от несварения желудка, описания трав из Ванхейма, размышления безымянного скальда о рифмовке слов и ритме строк, чертежи лютней и дневники наблюдений за погодой — ничего полезного. Часть свитков стёрлась временем и поблекли краски, другую же время не пощадило и от одного прикосновения они обращались в пыль. На старых полках хранились и разбитые горшки, и глиняные таблички вместе с грязными и пыльными тряпками, что когда-то были расшитыми платками.

— Здесь только хлам! — раздражённо рявкнул я, успев поймать склизкий сосуд с протухшим и невыносимо воняющим вином.

Гулльвейг устало открыла глаза и указала на рисунок мирового ясеня на полу:

— Что-то должно сдвинуть плиту, и тогда откроется проход. Я подумала, что ётуны спрятали бы указания среди свитков… Ты же мастер иллюзий, реши загадку, — она даже при смерти будет плеваться ядом.