Предвестники конца: Развеивая золу

В небе парил Ауствин — верный друг и заступник, которого я не заслуживала. Его поведение действительно выглядело противоестественным: слишком умный для обычной птицы, но неужели Эймунд заговорил сокола, чтобы тот заботился обо мне? Но зачем? Да и могло ли это быть правдой? Ответов не было. Не зная, что сказать в оправдание, я молчала.

Эймунд устало вздохнул и потёр переносицу. Наверняка общение со мной изводило и его, заставляя жалеть, что заговорил тогда в лесу.

— Спасибо, — прошептала я, не рискуя встречаться с ним взглядом. — Твои слова, как всегда, попадают точно в цель. Я запомню этот урок и не посмею больше надоедать, — отвесив низкий поклон, я развернулась, чтобы уйти и более не докучать, но Эймунд удержал за локоть.

— То научи, то теперь прощай, — раздражённо процедил он. — Сказал же, что помогу. Чего уходишь-то? Но у меня два условия, — я насторожилась, готовясь услышать дурное или постыдное. — Первое: ты перестанешь жалеть себя и действительно займёшься сейдом.

Не до конца веря в услышанное, я с готовностью кивнула: чтобы стать сильной, нужно упорно трудиться и постоянно заниматься, а не бросать всё на самотёк. Да и потом сейд и колдовство действительно были мне по душе, и значит, не придётся насиловать себя, уговаривая заниматься бесполезным, ненужным.

— А второе? — недоверчиво спросила я. Всё складывалось как-то слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сейчас колдун просто обязан был попросить отравить конунга, зарезать Сигурда или уничтожить святилище, но вместо этого лишь довольно хмыкнул и изрёк:

— Стань сильнейшей вёльвой во всех девяти мирах. И пока ты вновь не забросала меня вопросами, скажи, что ты видишь?

Эймунд удобнее устроился на камне и, выудив из сумки на поясе сушёные ягоды можжевельника, стал закидывать их в рот.

Я огляделась: рунные камни олицетворяли богов, которым поклонялись — Тор, Один, Фрейя, Фригг, Тюр и Фрейр. В центре разводили костёр, пели песни, приносили жертвы и молили о заступничестве, урожае и благодати. Жрецы наверняка били в барабаны или бубны, обмазывались красками и кровью, вступали в сейд, вещая о будущем. А после пришли Орлы и всё уничтожили.

— Ты сочиняешь сказку? — колюче спросил Эймунд, выслушав описания. — Что натолкнуло на эти мысли? Окружение и привычные обряды? То, что ты сказала, с лёгкостью относится к любому колдовскому кругу. Я спрашивал о другом. Что происходило именно здесь, Астрид?

Я нахмурилась, не понимая, что ему нужно. Как можно было рассказать о прошлом без обрядов? Для гадания Тьодбьёрг жгла травы и держала людей за руку, предсказывая будущее, но можно ли так было окунуться в прошлое — не знала. От меня же требовали и вовсе рассказать о произошедшем, глядя на окружение. Разве это возможно?

— Что, недоведущая, всё не так просто, как кажется? — Эймунд усмехнулся и снисходительно покачал головой. — Ты не увидишь ничего, как бы ни старалась, если будешь смотреть только глазами. Сейд — он везде. Это не колдовство, что берётся, стоит только щёлкнуть пальцами или покричать песни, хваля богов. Сейд — это энергия, что пронизывает все живое, душа всего сущего. Ауствин, ты, я, море и даже камни — мы частички сейда, что опоясывают все девять миров и наполняет их собой. Понимаешь?

— Нет, — честно призналась я. Думала, вёльвы и колдуны наделены сейдом и просто используют его в случае необходимости. Мне не приходила в голову мысль, что люди, животные и уж тем более камни являлись частями чего-то большего, неподвластного пониманию.

Эймунд едва слышно простонал от досады и, обойдя меня, встал за спиной, закрывая прохладной ладонью глаза:

— Смотри, недоведущая, — его дыхание щекотало шею, и я невольно дёрнулась, покрываясь мурашками и смущаясь: никогда прежде ко мне так не прикасались, и уже тем более нахальные колдуны. — Не о том думаешь, Астрид, — насмешливо прошептал Эймунд. — Я тебя не обижу, так что дыши и следуй за моим голосом.

Надо просто привыкнуть к его вечным насмешкам и не реагировать, если хочу научиться хоть чему-то, кроме как покрываться румянцем и беситься, веселя его. Повинуясь совету, глубоко вздохнула и попыталась расслабиться.

— Надо же, строптивая, слушаешься. — Даже с закрытыми глазами явно видела, как он самодовольно улыбался. — Не пытайся представлять прошлое, а почувствуй его, прикоснись к образам, что хранятся в земле и воде. Память мироздания глубока и не соизмерима ни с чем, как и сейд. Он помнит, как тогда волны разбивались о берег, шурша песком, и чайка кричала в небе, переговариваясь с сестрой. Ветер приносил запах тины и морской соли. Муравьи бегали подле мха на камне Тюра, очаг в центре трещал ветвями. Дымок поднимался изворотливой лентой ввысь, а рядом стояла вёльва, ударяя в бубен, обтянутый кожей.