Преемник

– Острый грипп по островам ходит, Варя говорит. Какой-то рыбак из Вэна привез. Сколько можно нас травить? Они там опыты проводят свои, а мы дохнем как тараканы?! – негодовал, но без злости Трынов.

– Опыты? – Засмеялся я.

– А что ты не знаешь? Варя говорит по телевизору говорят, что американцы нас отравить хотят. И вообще на Вэне штаб секретной службы, думаешь, почему все болезни идут от них? Потому что опыты над людьми проводят. Уколы вкалывают, чипы в голову вставляют.

«Вот это фантазия» – подумал я, но промолчал.

– Не знал. Это по телевизору показывали?

– В «Фактуре» писали, что «Состав 17» – это самые дикие люди, которые безжалостны ко всему живому.

– Так и писали?

– Да, Варька сказала так.

Трынов был единственным с кем мне удалось подружиться на острове. Нас связала «Скала», авиационное топливо и мое горе. Он не умел поддерживать словами, но всегда помогал действиями. Это было ценное качество в людях, которое я уважал. Но, скорее всего, если бы мы встретились на материке, то дружба наша не сложилась. Мы были разные. Разные взгляды на жизнь, на общество, на семью и работу. Разный образ жизни и уровень мышления. Он, как местный житель островов остался в том советском прошлом, которое смастерило его из того что было. Иногда я чувствовал, что море внутри него пенится и его корабль желает вырваться наружу, но волны извне уже давно обрели такую мощь, что топили его корабли еще на берегу. Все-таки идиотом был тот, кто пытался уровнять людей. От осинки не родятся апельсинки. И если поэт не умеет закручивать болты – это не значит, что он руконепригодный, а это значит, что просто он этого не умеет и возможно даже не научится. Ровно, как и сантехник, который попытается написать поэму дактилем или амфибрахием. Безусловно, есть люди «комбо», которые и гайку закрутить и стихословие создать, но гений приходит в человека не с годами, а с рождением. И редко.

Мы сели по вагонеткам и состав тронулся. По темному, сырому тоннелю сначала медленно вниз, а потом резко вверх, как по серпантину. С непривычки, новеньких не редко укачивало. По бокам с правой стороны висели, как гирлянды лампы на веревке, чтобы освещать путь. По левую руку был обрыв огороженный железными ставнями. За мои годы работы не было, но «старички» поговаривали, что раньше, когда не было ставень, вагонетки переворачивались и люди разбивались улетая в пропасть. Их тела никто не доставал.

Вагонетка прибывала в центр четвертого корпуса и ехала обратно. Пять комплексов занимали почти две тысячи гектар под землей и для того, чтобы ускорить передвижение, в «складском» надо было взять мопед и доехать до нужного цеха.

В «токарском» всегда было жарко, поэтому через пару лет им разрешили прорубить в скале окно. Но она не всегда спасала от душного сжатого воздуха и запаха жженного металла. Дальше проезжая линию окончательной сборки и объезжая пластиковый забор обнесенный вокруг лабораторий экспериментального комплекса попадаешь в тоннель, который разделял лаборантов и ТЗК. Не доезжая пятого комплекса – попадаешь в длинный широкий темный коридор, который освещался только, когда самолет проезжал в заправочный комплекс. Ровно посередине этого коридора по правую руку был заезд, там мы в Трыновым оставляли мопеды, шли в раздевалку, надевали защитную экипировку с эмблемой флага страны и дальше ногами передвигались до своего цеха.

Первые пару месяцев работы в «Скале» дорога от центра до ТЗК казалась бесконечной. Какое-то время даже отказывался от обедов, потому что путь до столовой занимал двадцать минут, находилась она за инженерским комплексом. Дорога утомляла больше, чем работа. Но скоро привык и стал вникать во все запрещающие и разрешающие знаки встречающиеся на пути. Логистика была выстроена таким образом, что соблюдая все ограничения со скоростью 30 километров в час ты доезжал от одного конца завода в другого за двадцать минут. Дорога в пути в час обеденного перерыва не входила. Это я узнал позже.