Преемник

Во второй раз отключил будильник, и, собравшись с силами сел на край кровати. Укутав тело в одеяло, подошел к окну. Лужи оставленные вчера без присмотра превратились за ночь в реки стекающие вдоль равнин и впадин. Рельеф острова не позволял иметь гладкие и ровные дороги. От мопеда можно было уже отказываться. Если в сухую погоду, летом и поздней весной до работы можно было доехать за пятнадцать минут, то с началом сезона дождей приходилось ходить пешком минут по тридцать с одну сторону неспешным шагом. Общественный транспорт работал только в центральной части Утур для пенсионеров, машины на архипелаге были под запретом. Автомобили разрешалось иметь только спецслужбам, больницам и детским учреждениям. И была еще одна машина – она принадлежала Левону Кирилловичу Мацумуро. Левон Кириллович руководил «Скалой». Один раз в год, летом Левон со своей семьей выезжал с палаткой на рыбалку в южную часть острова ловить лосося. После, ставил свой японский внедорожник в гараж и оставлял до следующего лета. Это была его личная забава.

Для жителей острова существовали мопеды и велосипеды. Возражений со стороны граждан не было. Местные вообще редко когда противились созданному. Мне кажется, что смирение было у них в крови.

Также по привычке, закутанный перебрался в кухню на запах кофе. В ванной затихла вода и настала привычная тишина. Налил в чашку черной жижи и залил ее для цвета молоком. За окном начинал злиться дождь, и бить уже в окна промазывая мимо карниза. На первом этаже, под нами жила семья, где уже три года росли близнецы Ваня и Вова. Всю свою жизнь они без остановки кричали. Невыносимые дети порой приводили в состояние бешенства. Я держался. Жанна иногда стучала по батарее тяжелым, с криками: «Ну, когда вы уже замолчите!». Единственное, что не могло не радовать, так это то, что они растут, чем старше становились мальчишки, тем крепче был мой сон по ночам, а их комната находилась, как раз под моей. Но каждое утро, включая выходные дни они что-то требовали от родителей, и, не добившись результата впадали в бешенство. Муссон в их квартире менял курс от мальчишки к мальчишке и начинался шторм. Слышимость в старых домах была гипотетическая. То есть, предположим, что стена есть, но скорее всего ее не существует.

– А я хотела тебя кофе угостить, а ты угостился сам. – Накидывая полотенце на голое тело, еле прикрывая грудь, чуть хрипло уже почти сонно, за спиной появилась Жанна.

– Угу. – Не обернулся.

Обошла со спины, протянув за собой запах сладкого из ванной комнаты. Она размазывала крем на руках и лице. Медленно, с привкусом наслаждения встречая пасмурное утро, налила в чашку кофе и поставила ее недалеко от себя. Встав на цыпочки, уселась на пустой подоконник, и облокотилась спиной на холодное запотевшее стекло. На плите по привычке уже кипела вода в кастрюле.

– Одеться не хочешь?

Табурет подо мной качнулся.

– Ножка расшаталась. – Вспомнил, что давно хотел прикрутить.

– Мог сделать уже.

– Не хочется.

– Вот и я одеваться не-хо-чу. – Резко ответила она.

Повернулся к ней. Она медленно, по-кошачьи подняла худую ногу на подоконник и поджала под себя, села сверху.

– Выпадешь.

Окна в доме были, как и стены, уверенности в том, что они не вылетят вместе с рамами не было. Двухэтажное здание, в котором мы жили больше походил на ветхое жилье неперселенцев. Деревянные хрупкие рамы на окнах продувались ветрами со всех сторон, тонкий, потертый ламинат уже вздыбился на полу от влаги, которая стекала по трубам и с потолка весной. Весь дом, как будто стонал и просил беззвучно, глазами застрелить его в голову, как дикий подбитый звереныш. Тонкие вафельные стены от удара проваливались в соседнюю комнату. Один скандал и моя злость порывом руки могла оказаться через стену. Ржавая сантехника, запах мышей с чердака. Все эти условия, как будто толкали к выживанию, проверяли на прочность.

В доме было два подъезда по четыре квартиры. Мы жили с северной и самой продуваемой стороны. Окна выходили в сторону порта. Но, несмотря на все неудобства и неприязнь мы любили эту квартиру, хотя не уверен, что это было взаимно. Такие квартиры, как будто оставляют после себя паларойдные фотографии в сердце. Память о двух тридцатиметровых комнатах, о самой уютной, хоть и самой маленькой кухне, о скрипе пола в прихожей, о запотевших стеклах, о потрепанных временем занавесках и о разговорах за ужином под звуки радиоприемника.

– Поймаешь. – Не отвела от меня черных слегка припудренных цветочной пыльцой глаз. Провела тонкими пальцами по свисающей ноге, распределяя крем вдоль голени.