Преемственность

Леонардо почувствовал голод, хоть и прекрасно понимал, что его быть не должно, ведь он осушил двух узников за пару часов до отъезда из замка. Но тело предательски просило подкрепиться, на руки и ноги навалилась странная слабость, а перед глазами плыло от беспокойства. Это был не спарринг с учителем Аддом Фраудом, и Леонардо многое бы отдал, чтобы не присутствовать здесь, у Райвы.

С гор Астернота медленно явилась серая пелена тумана и, клубясь, поползла в сторону Потерянного поселения. Солнце еще не показалось, но тьма медленно отступала, и люди стали различать вокруг себя деревья, холмы и очертания гор. Наступило время атаки. Сэр Жель Рэ отдал приказ взмахом руки.

Кони двинулись сначала неторопливо, но, наращивая темп, перешли с шага на рысь. Солры растянулись в длинную цепь в три шеренги, собираясь взять поселение в кольцо, зайдя одновременно со всех сторон.

Лишь один, поросший жухлой травой, холм теперь отделял всадников от цели. Райвы всё еще не было видно, но тянущиеся в небо клубы дыма от костров и очагов подсказывали, что Спрятанное поселение вот-вот покажется. Прозвучала команда, и кони перешли на медленный галоп. Цепь стала расходиться, строй разомкнулся, и Солры выстроились в две шеренги. Левые и правые фланги перешли на быстрый галоп, чтобы зайти в поселения с боков в тот момент, когда середина шеренги с Филиппом, сэром Жель Рэ и Леонардо атакует Райву по центру.

Деревня была весьма большой для забытого богами поселения — дворов тридцать или сорок. Дома, деревянные и обмазанные глиной, стояли на некотором расстоянии друг от друга, но все они кучковались вокруг круглой площади. Обычному человеку уже бы бросилась в глаза и та странность, что вокруг Райвы не было разбито ни полей, ни садов, как это по обыкновению делается в любых других деревнях. Не кричали петухи, не квохчали куры, не ревели ишаки — нет звуков, столь привычных деревенскому жителю.

Тем не менее, в поселении кипела жизнь. Люди, чья одежда состояла из шкур, тряпок шапок, более походили на нищих, снующих меж домов. Очень много женщин и стариков сидели на площади, разрезая по частям туши здоровых лосей, худосочных волков, множество зайцев, парочку кабанов и одну кобылу. Вокруг занятых матерей неистово скакали, словно волчата, детишки, время от времени ловко выхватывая свежие куски мяса из отложенной и готовой кучи. Матери цыкали, ворчали, но ничего не могли поделать со своими непоседливыми детьми.

Бруно, одетый всё в тот же старый поношенный плащ, совсем не походил на того хмурого человека, стоявшего перед Филиппом всего несколько дней назад — он улыбался, ласково смотря на молодую беременную жену. Она сидела рядом с остальными женщинами и помогала разделывать дичь.

Мальчишки постарше дрались меж собой, валялись в грязи и, счастливые вне зависимости от исхода, вновь поднимались и продолжали драться. Сидящие на коленях женщины посматривали в их сторону, словно эти были не чьи-то дети, а общие. Любящие матери, не видящие разницы между чужим и своим ребенком, беспокоились, чтобы какой-нибудь бурный подросток не обратился в волка и не подрал своего брата или друга.

Но никто из детей не обращался, как и из взрослых — превращение занимало время, и после него всегда хотелось есть, а вот с едой у поселения в последние годы были проблемы.

Любой проезжий путник не заметил бы ничего странного в местных обитателях, разве что не стал свидетелем того, как женщина по имени Молди, распахнув плечом дверь слегка покосившегося дома, выволокла за ноги мужчину. Тот смотрел пустым взглядом мертвеца в серое, затянутое тучами небо.

Молди, в черных косах которой проблескивали седые пряди, тащила труп, ухватив за лодыжки, и всю дорогу ворчала от того, что из многочисленного потомства ей никто не помогает.

Женщины на площади, увидев Молди, радостно улыбались и втягивали носами воздух. Та устроилась рядом и принялась раздевать труп гонца из Крелиоса, убитого днем ранее. Она бережно сняла с него плащ, затем теплые шерстяные штаны, которые тут же передала своему почти взрослому сыну. Затем стянула плотный жилет, отороченный куцым волчьим мехом, и льняную серую рубаху. Сын в это время примерил сапоги — они оказались малы, и тогда подросток озлобленно отшвырнул их подальше. В то же мгновение к обуви слетелись дети помладше и принялись тащить сапоги каждый к себе.

Подойдя к детям, Бруно поворчал, потаскал за уши тех, кто безобразничал больше всех и, забрав два сапога, отдал невысокому подростку, на которого обувь села как раз по размеру. Затем примостился на корточки около работающих женщин и принялся вне очереди завтракать, закидывая в рот свежеобрезанные куски мяса.