Прекрасная незнакомка

Чтобы не умереть от скуки, она проспала почти половину пути над Атлантикой. Потом чуть-чуть почитала, проглотила ланч и обед и погрузилась в воспоминания о том, как они познакомились с Алексом. Сейчас ей казалось невероятным, что она заговорила с незнакомым мужчиной. Самолет заходил на посадку в Париж, а она все еще улыбалась своим мыслям. Уж теперь-то она была знакома с Алексом довольно неплохо. «Где вы познакомились?!» — Она так и видела лицо отца, задающего этот вопрос. «В самолете, папа. Он меня снял». — «Он тебя… что?…» Рафаэлла чуть не расхохоталась в голос, пристегивая ремни. Она все еще посмеивалась про себя, спускаясь по трапу и проходя таможню, но улыбка мигом сбежала с ее лица, когда она увидела отца. Он был строг, почти сердит, и стоял застыв, точно статуя, тогда как она приближалась к нему во всем великолепии. Ее элегантный вид мог растопить сердце любого мужчины. Рафаэлла была в черном костюме, белоснежной шелковой блузке и маленькой шляпке с вуалью. Увидев отца, она почувствовала, как у нее задрожали колени. У него явно были плохие новости для нее. Что-то случилось. Может, с мамой… или Джоном Генри… или кузинами… или…

— Bonjour, Papa!

Он слегка наклонился, чтобы она смогла его поцеловать, и его крепкая скула показалась ей тверже камня. Его лицо было изборождено морщинами, и глаза смотрели на нее холодно и строго, а она заглядывала ему в лицо с нескрываемым страхом.

— Что-нибудь случилось?

— Поговорим дома.

— О Боже… — что-то случилось с Джоном Генри. И он не хотел нечего сообщать ей прямо здесь. Неожиданно она совсем позабыла об Алексе. Мысленно она была рядом с беспомощным стариком, которого бросила в Сан-Франциско, и как всегда, принялась укорять себя за то, что оставила его одного.

— Папа… пожалуйста… — Они стояли в аэропорту, глядя друг другу в глаза. — Это…

Он отрицательно покачал головой. Они не виделись целый год, а ему было будто нечего ей сказать. Когда они садились в черный «ситроен», он по-прежнему напоминал скорее гранитную скалу, чем любящего отца. Он кивнул водителю, и они тронулись.

Всю дорогу до дома Рафаэлла дрожала, как осиновый лист. Шофер распахнул дверцу. Его черная униформа странно гармонировала с мрачным лицом отца и настроением Рафаэллы. Со странным чувством она вошла в огромное фойе с зеркалами в позолоченных оправах и мраморными столами в стиле Людовика XV. Стены украшали прекрасные обюссонские гобелены. Окна выходили в сад, но ото всей обстановки веяло арктическим холодом. Атмосфера стала еще более напряженной, когда отец осуждающе взглянул на нее и указал на мраморную лестницу, ведущую в его кабинет. Внезапно Рафаэлла ощутила себя ребенком, который, сам того не ведая, совершил серьезный проступок.

Она покорно поднималась вслед за отцом, держа в одной руке сумочку, а в другой — шляпку, ожидая объяснений, в чем причина его недовольства. Может быть, это все-таки имеет отношение к Джону Генри? Она ускорила шаги, теряясь в догадках, что могло произойти после ее отъезда из Нью-Йорка. Может, случился еще один удар? Однако не было похоже, что он собирался сообщить ей плохое известие. Скорее, он был недоволен ее поведением. Ей еще с детства было знакомо это особое строгое выражение его лица.

Он твердым шагом вошел в кабинет, Рафаэлла — за ним. Это была комната с высоченными потолками, отделанная деревом, стены сплошь покрыты книжными полками, а письменный стол достоин кабинета президента или короля. Это был отличный образец мебели времен Людовика XV, драпированный гобеленами, и смотрелся он впечатляюще. Отец выдвинул стул из-за стола:

— Alors… — он посмотрел на нее и указал на кресло напротив. Пока они еще не произнесли ни одного теплого слова, они едва обнялись. И хотя отец никогда не отличался особой сердечностью, он все же был более строг и сдержан, чем обычно.

— В чем дело, папа? — Она слегка побледнела после долгого переезда, а сейчас побелела, как полотно, ожидая объяснений.

— В чем дело? — Он сдвинул брови, и смотрел на нее почти свирепо. — Будем в игрушки играть?

— Но папа, я ничего не понимаю.

— В таком случае, — он бросал в дочь слова, словно камни, — ты совсем потеряла совесть. Или наивно полагаешь, что живя на другом континенте, я остаюсь в неведении относительно твоих похождений. — Он подождал, пока она переварит его слова, а у Рафаэллы забилось сердце. — Теперь ты понимаешь, о чем я говорю? — Он понизил голос и многозначительно посмотрел на нее, но она покачала головой. — Нет?! Что ж, мне придется быть с тобой более честным, чем ты со мной и со своим несчастным мужем, прикованным к постели. — В его голосе звучал упрек и осуждение.

Вдруг, как ребенка, уличенного в непростительном проступке, ее охватил стыд. Ее бледные щеки залил румянец, и Антуан де Морнэ-Маль кивнул:

— Вижу, что ты, наконец, поняла меня.

— Нет, папа, — твердо сказала она.