Прекрасное и истина

являющихся в некотором роде средоточиями размышлений. Прекрасное требует, чтобы мы мыслили. Перед лицом прекрасного стиха или прекрасной максимы ум обязан осознавать эту выдающуюся способность; и поскольку комментарий никогда не поднимается до уровня комментируемой особенности, постольку это становится указанием на необходимость вернуться и собрать свои мысли, подобно стадам, вокруг Знака. И, наоборот, я гораздо лучше понимаю особый вид некоей рассудительной посредственности, в которой я узнаю мысли человеческие, но в некотором смысле подвергшиеся разложению, что подтверждается широким использованием связующих средств, таких как итак, потому что, во-первых и во-вторых; они представляют собой крики, порожденные беспорядком; доказательства существуют сами по себе. Что же не было доказано? И все же, к счастью, есть идеи, которые провозглашены потому, что они прекрасны. А тот, кто не восхищался ими еще до их понимания, склонен к тем адвокатским мыслям, которые и мыслями-то вовсе не являются. Как правда вещей овладевает нами благодаря необходимости, так правда человека овладевает нами благодаря красоте. Как человек создан, так он и пляшет.

Церемонии [374]

«Культура» и «культ» являются словами одного семейства. Следовательно, окультуренный человек должен был бы иметь некоторые черты человека набожного. Представьте такого человека раскрывающим Стендаля или Бальзака, чему я бывал свидетелем, и читающим затем вслух две случайно выбранных страницы: в его движениях есть нечто религиозное, а книгу он держит, как Библию или молитвенник; даже книжный переплет часто свидетельствует о том же. Что касается меня, то у меня в отношении к книгам отсутствует подобная внешняя набожность: я их хватаю, скорее, как охотник, бросающийся на дичь. Но в отношении текстов я все еще в достаточной степени фетишист. Во время войны мне в руки попалась желтая брошюра под названием «Пармский монастырь». Текст был неполным, и, хуже того, она была аккуратно сшита. Эти увечья я воспринял как профанацию: я хотел вновь обрести свой требник

[По признанию автора, роман Стендаля «Пармский монастырь» был одной из его самых любимых и многократно перечитывавшихся им книг.]

полностью – слово в слово. Эти чувства и определяют ту единственную манеру чтения и перечитывания, которую я считаю достойной.

Итак, следуя за родством слов «культура» и «культ», я отметил бы в качестве присущей им общей черты, проявляющейся как в человеке окультуренном, так и в человеке набожном, то, что внешняя форма упорядочивает мысли. На мой вкус, в этом заключена предосторожность, направленная против поспешности и неустойчивости непроизвольных мыслей. Попробуйте резюмировать сложную по содержанию страницу – идея почти всегда ускользает, получается лишь краткое и плоское ее изложение. Есть люди, в которых подобные краткие резюме либо противостоят друг другу, либо складываются в нечто единое;

это спорщики – знающие и бесплодные. Они все прочли, они все знают, они все осудили. Это свободные мыслители второго сорта. Однако презрение к форме и, я бы сказал, к действию (du geste)[375] приводят к тому, что они упускают идею. Скажем еще более точно: в силу пренебрежительного отношения к перечитыванию они не могут выбрать соответствующую случаю манеру поведения. Они напоминают тех, кто, открывая рот, хотел бы помыслить букву «и».