Прекрасное и истина

[«…Четыре основы – огонь, вода, земля и воздух; перемещаясь и превращаясь целиком, они порождают мир – одушевленный, разумный, шаровидный, в середине которого – земля; и земля тоже шаровидна и населена со всех сторон»[81].]

Определив отдельные расстояния между звездами, а также – при помощи монохорда – интервалы

[Во французском тексте слова, переведенные на русский как «расстояния» и «интервалы», обозначаются одной и той же вокабулой – «intervalles».]

между звуками и будучи глубоко убежденным, что числа формируются и соотносятся друг с другом по законам, [ «Пифагор, как говорит Ксенократ, открыл, что происхождение музыкальных интервалов также неразрывно связано с числом, так как они представляют собой сравнение количества с количеством»[82], – писал Порфирий.]

которые ничто не может поколебать, он поспешил провозгласить, что все есть число.

[ «Числу все вещи подобны…»[83]; «число владеет… вещами»[84].] И хорошо сделал, что поспешил, поскольку еще сегодня, когда существует в тысячу раз больше оснований говорить то, что он под этим подразумевал, – имея в виду, что любой беспорядок все-таки обусловлен Умом, – сегодня эта истина по-прежнему уступает свидетельству чувств, как только сила утверждения законодателя позволяет одержать над собою верх.

Однако кто в таком случае тянул его за язык? Зачем он говорил, что прямая – это добро и что кривая – зло? А наши-то педанты – давай смеяться! Но эта мысль отнюдь не лишена смысла; дело в том, что кривая – это лишь видимость, и именно прямая становится судьей для кривой. Однако нашим чувствам хотелось бы, чтобы кривая существовала наравне с прямой; все это заставляет утверждать, что беспорядок поддерживает себя сам. А также, что добродетель – это Число, [ «Пифагор, по сообщению Гераклида Понтийского, учил, что

счастье (эвдемония) заключается в знании совершенства чисел»[85].]

на основании чего можно предположить и даже утверждать, что добродетель, подобно звучанию хорошо настроенной лиры, соответствует закону Ума. А еще – что свет и тьма в равной степени представляют все эти противоположности; и это означало бы постоянное повторение одного и того же, ибо тьма есть лишь отрицание, и становится она заметной только благодаря свету. Таким образом, просто невозможно пренебрегать этими формулами, пусть и придуманными; скорее, следует возвращаться к их благородному источнику, что не столь уж и трудно, как в том пытаются убедить, ибо тень Пифагора всегда похожа на самого Пифагора.

Элеаты