Прекрасное зло

В тот самый момент, когда двое полицейских, сев напротив меня, начали задавать вопросы об Иэне, мне стало ясно, что я была жертвой, а он – злодеем. Было очевидно, что меня никто никогда ни в чем не обвинит. У меня не было правонарушений. Не было даже неоплаченного парковочного талона. А у Иэна? Блин! Полицейские стали подозревать его в тот самый момент, когда я сказала, что он британец. Военный. Телохранитель. Частный подрядчик. Служивший в Ираке. Агрессивный. Озлобленный. С ПТСР. С как минимум одним арестом. Что и говорить, они просто кипели от ярости. А когда я сказала им о том, насколько он успешен, они ополчились на него еще больше.

Что мне было делать с Иэном? Он не хотел со мной путешествовать. Не собирался прекращать пить все ночи напролет, пялясь на выбритый лобок Фионы. Даже не думал о том, чтобы ухаживать за газоном. У него и в мыслях не было свозить Чарли в Англию или даже сводить его в детский сырный ресторан. Нет, Иэна интересовало лишь коллекционирование старых пыльных проводов в коробках, разбросанных по всему подвалу. Он собирался купить через Интернет противовирусные маски, охотничьи ножи и рыболовную экипировку. Затем, накопив достаточно хлама для выживания в диких условиях, он стал бы вывозить нас с Чарли в глушь, где заставлял бы жрать съедобные сорняки и убивать зверей, выслеживая их по их помету. Он никогда бы не избавился от своей психологической травмы и проводил бы почти все время в своем отвратительном подвале-складе. И в итоге мы переехали бы не в бунгало на пляже в Марбелье, а в подземный металлический ящик с генератором кислорода в Монтане.

И, что самое главное, та часть меня, которая в итоге всегда начинала жалеть его, куда-то исчезла. Она ушла, когда все во мне перегорело. Осколки моей жалости, подобно стае летучих мышей, рассеялись в ночном небе. Бедный солдат, он повидал столько ужасных вещей, что ему остается только сидеть и курить, размышляя о них, вместо того чтобы оторвать свою задницу от стула и вынести хренов мусор! Нет. Хватит! Мы с Иэном долго противоборствовали друг другу. Правда противоборствовали. И мы оба проиграли это сражение. Но я не собиралась позволить ему загубить свою жизнь и жизнь Чарли. Мы с ним махнем на все рукой и перевернем страницу. Перед нами открыт целый мир, но в Канзасе и с Иэном нам его было не видать.

Я знала, что должно было произойти. Я уже решила, что и как я сделаю, в тот самый момент, когда доктор Робертс ни с того ни с сего, сам того не осознавая, любезно объяснил мне одну вещь, которой я не знала. Почему? Почему мой разум внезапно стал таким пластичным и легко мною управляемым, каким не был никогда раньше? В тот день, сидя в своем кабинете, доктор Робертс сказал мне, что черепно-мозговая травма нередко меняет личность. Само по себе это меня не удивило, однако очень заинтересовал упомянутый им случай мужчины, который, впав в кому и выйдя из нее, стал играть на фортепьяно. Я тоже приобрела новую способность. Способность активно защищать свое будущее и будущее Чарли от потенциального источника угрозы. Я считала, что мне очень повезло получить в результате травмы такой полезный дар. Я могла видеть все на много шагов вперед, причем кристально ясно.

Одна-единственная черепно-мозговая травма редко приводит к необратимым изменениям. Но чем чаще ты травмируешь голову, как это бывает у футболистов и боксеров, тем выше риск того, что однажды ты очнешься другим человеком. Я сказала доктору Робертсу, что у меня никогда до этого не было черепно-мозговой травмы, однако это было неправдой. Когда я оказалась прижата к корме лодки своего деда, некоторые участки моего мозга пробыли без кислорода достаточно долго для того, чтобы электрические импульсы в них исчезли навсегда. Ирония заключалась в том, что именно это ощущение обездвиженности и держало меня все эти годы на привязи.

В некотором смысле в смерти Иэна был виноват мой дед. Если бы не трансформация, пережитая мной под водой, я не стала бы искать мужчину вроде Иэна, и даже если бы мы встретились, я, нормальная, его совершенно бы не заинтересовала. У Иэна была практически наркотическая зависимость от людей с психологическими травмами, и моя ненормальность его просто магнитила. Так что вина Иэна в этом также есть. Его и дедушки Карла. Не моя. Именно это я говорю себе, когда с криком просыпаюсь от повторяющегося сна, в котором бабушка Одри шипит мне на ухо: «Такие люди, как мы, не играют по правилам».

Она тоже виновата.

* * *

– Мамочка, смотри! – позвал меня Чарли.

Он был чрезвычайно горд своей ямкой в песке. Подняв большие пальцы вверх, я сделала огромный глоток своего «Макуа». Больше всего мне хотелось обсудить это мое самобичевание с Джоанной. Я знала, что она сумела бы меня успокоить. Ей удавалось это сделать уже десятки раз. В Медоуларке, перед тем как стало ясно, что все кончено, – когда мы, прижавшись друг к другу, сидели в спальне наверху, – она сказала мне:

– Не волнуйся. Ты что, шутишь? Никто никогда не подумает, что это ты меня душила.