Прекрасны лица спящих

Словно найдя, наконец, на ком сорвать досаду, Маша со злым окаменелым выражением в лице устремляется туда. Выхватывая по пути из салона фельдшерский ящик, Чупахин дисциплинированно трусит за нею. Навстречу, из взбликивающего белого безмолвия, низкорослый прихрамывающий пожарник выводит под локоток женщину в прожженном, испачканном гарью покрывальце.

Просвечивающие черные колготки. Гибкие ступни нерешительно ступают в холодную грязь.

Маша перенимает у пожарного пострадавшую и без лишних слов ведет ее к машине.

Из толпы отделяется низкобрюхий насупленный мужчина в надетом на майку пиджаке и, приблизясь, без замаха бьет женщину кулаком в лицо.

- Сука! - бросает объясняющее словцо ошеломленной отчасти публике. Ни Маша, ни следующий позади Чупахин не успевают среагировать на него.

Отпрянув от удара, женщина останавливается. Лицо ее неподвижно, лишь запушенные огнем ресницы раз, а затем другой опускаются, чуточку трепеща. Разутые узкие ступни в колготках по очереди сиротски поджимаются к щиколоткам.

В машине Маша производит первичный медицинский осмотр, от огня явно пострадали только нижние конечности. В нескольких прожженных в колготках дырах кожа побелела и поднялась, и Маша уверена, что дело завершится ожоговыми пузырями.

У прикабинной полочки примостясь, Чупахин заполняет "карту вызова", задает казенные вопросы, а "пациентка" глухим, севшим от пережитого голосом отвечает что положено.

Ирина... Двадцать девять... Живет в этом вот самом переулке...

Она, Ирина, худощава, перепачкана сажей и все еще слегка заторможена после психологического шока; но, когда, сняв колготки, стремительно-упругим жестом, пантерьи-гибким этим движением она убирает под юбку оголившиеся ноги, Чупахину что-то приоткрывается в тайне беды. Да, се дочь Афродиты, ее, Афродитина жрица! Се ее безусловно могуче-погибельный дар... Вдобавок она зримо похожа на актрису Ким Бейсинджер, рекламирующую по совпадению эти самые "Голден леди" на ТВ! Надо же, поражается он. Ишь ведь как оно бывает-то!

Маша трет пораженные участки "спиртиком", накладывает стерильные салфетки, бинтует, а в салон, деликатно постучав, заглядывает командир огнеборцев.

- Айдате! - мотает мокрой от пота головой, уводя взгляд от Ирины и ее ног. - Там, это... Надо.

В обход дымящегося иссиня-черного остова, высокий и в шлеме, он ведет их по шлямкающей под ногами жиже, замесу из земли, воды и пепла...

- Вот! - показывает в треснувшее низенькое окошко со стороны двора. Вам поглядеть надо.

Это Володя, он лежит у противоположной стены под кухонным столом, и сваренные его в творог кулаки уперлись в половые залитые водой доски. Маслянисто-голое темя блестит, а из-за вспухших ушей выступают раздутые, как у целлулоидного пупса, щеки.

Он пробовал подняться, отжать себя на слабеющих в угаре руках, да не успел: смерть застигла его в усилии.

Когда Ирина Ким Бейсинджер узнает про Володю, она еще глубже бледнеет и лицевые ее мышцы снова застывают в параличе.

- Я знаю, - с сипом выдавливается у нее, - знаю, кто это сделал!

Снаружи, за шторками, синеет утихшая молодая ночь. К Ирине подсел усатенький шустрый милиционер: всё тайное мало-помалу выходит из своей потаенности.

...Праздновать Володя пригласил малопьющего бобыля-соседа и Ирину с мужем, двух дочек-дошкольниц она оставила у ближайшей старушки.

После двух бутылок муж Ирины поднялся, заподозрив возникшее эротическое притяжение у хозяина дома и жены, поблагодарил за "отличное угощение" и позвал Ирину домой.

- А ну пошли... - сказал Ирине.

Ирине не по сердцу пришлись злость и глупая повелительность его тона.

- Не-а, - ответила она, лично она отсюда никуда не пойдет, а если кому охота и вожжа под хвост попала, то ради бога! Она, дескать, не возражает. Скатертью дорожка! - сказала она. Никто никого не держит, а ей, мол, и здесь пока что хорошо...

Муж постоял у порога, весь разом затрепетал и, прежде чем захлопнуть за собою дверь, вскинув голову, выкрикнул в помещенье угрозу:

- Ну ладно, пидерасы, я вам устрою любовь!

И устроил.

На обратном пути Филиппыч, довольный беспроблемным для него оборотом дела, приходит в хорошее настроение.

- Ты вот что, стюардесса, - завлекательно улыбаясь, обращается он к Ма

ше, - утром заканчиваем, берем закусон, пару доброго вина и, раз такое дело, - на природу! В Кисловский лес!

- Да нет, спасибо... Я против, - роняет задумавшаяся о чем-то Маша.

- Это оно отчего ж? - как бы искренне поражается Филиппыч. - Какие мотивы? Объяснитеся!

Маша волей-неволей выходит из задумчивости.

- Да потому, Филиппыч, что ты жмот, - поддерживает она игру. - Купишь дрянь какую-нибудь, дешевку, да и в остальном прочем тоже... слыхали!

- Что? Что? - вскипает (Филиппыч) в оскорбленном негодовании. - Это кто ж про меня... напраслицу такую?! Ниуж первая смена? Что зависть с людями творит! От злоба-то!

Теперь и Маша, в меру сил, входит в предлагаемые Филлипычем обстоятельства.

- Ну, первая не первая, - развивает она означенную идею, - а шила в мешке не утаишь! Слухом земля полнится. Так что кто интересуется - известно, каков ты на деле-то.