Прекрасные господа из Буа-Доре

Адамас не разделял потребности в отпущении грехов тому, кто своими насильственными действиями причинил страдания маркизу. Он ненавидел Санчо гораздо больше, чем д’Альвимара.

Он не считал себя способным, чтобы дать совет и совершить преступление; но именно он больше всего опасался увидеть графа преследуемым, и это поддерживало его мнение о нужности преследования, от которого он чуть было не отказался.

Когда они приблизились к воротам поместья Бриантов, то услышали неровный топот копыт лошади, скакавшей без узды.

Это была лошадь Санчо, которая вернулась к своему последнему ночлегу, рядом была лошадь д’Альвимара, приведенная назад в поводу. Они жалобно заржали, почти рыдающе.

– Эти бедные животные чувствуют, как в том нас уверяют люди; несчастные, вернувшиеся к своим хозяевам, – сказал маркиз Адамасу, – это разумные существа, и они живут в неведении. Я вовсе не собираюсь убивать их здесь, ибо совсем не желаю иметь в своем доме ничего, что бы принадлежало этому д’Альвимару и чтоб получить хоть малейшую выгоду от вещей, оставшихся после покойного, которая осквернила бы мои руки, пусть отведут этих лошадей на десять или двенадцать лье отсюда и пусть их там выпустят на волю. И пускай этим воспользуется тот, кто захочет.

– И таким образом, – возразил Адамас, – никто не узнает, откуда они пришли. Вы могли бы оставить это на попечение Аристандра, господин. Он даже не даст соблазнить себя желанием их продать ради собственной выгоды, и если вы мне поверите, он отправится в путь в тот же час, не дав им переступить порога поместья. Это совсем ни к чему, чтоб кто-то увидел этих лошадей на вашей конюшне.

– Делай, что хочешь, Адамас, – ответил маркиз. – Это заставило меня подумать, что этот злосчастный плут должен был иметь деньги при себе и что я должен бы подумать о том, чтобы взять их на пожертвование нищим.

– Оставьте это на попечение послушника, господин, – сказал благоразумный Адамас, – вдобавок он поищет их в карманах покойника, к тому же вы будете уверены в его молчании.

Было одиннадцать часов вечера, когда маркиз вернулся в свою гостиную.

Жовлен бросился ему в объятия. Его выразительные черты говорили достаточно о пережитом беспокойстве.

– Мой добрый друг, – сказал ему Буа-Доре, – я обманул вас, но радуйтесь, этого человека больше нет; и я вернулся к себе домой с легким сердцем. Мое дитя, несомненно, спит в этот час: не станем будить его. Я расскажу вам…

– Ребенок не спит, – ответил немой, воспользовавшись карандашом. – Он догадался о моих страхах: он плакал, он просил и метался на своей постели.

– Пойдем успокоим это бедное сердечко! – воскликнул Буа-Доре. – Но сначала, друг мой, взгляните, нет ли на моей одежде хоть малейшей капли этой злодейской крови. Я не хочу, чтоб это дитя узнало страх или ненависть в том возрасте, когда еще нет спокойствия силы.

Люсилио снял с маркиза плащ, шлем и забрал оружие, а когда они поднялись наверх, то обнаружили босого Марио на пороге комнаты.

– Ах! – воскликнул ребенок, горячо прижимаясь к огромным ногам своего дядюшки и болтая с ним с той бесцеремонностью, в которой он еще не сознавал ничего противного обычаям знати. – Вот ты и вернулся! С тобой все в порядке, мой дорогой друг? Скажи, тебе не сделали ничего плохого? Я подумал, что этот злодей хотел убить тебя, и я так хотел, чтоб меня отпустили побежать за тобой! Я был так огорчен, вот! В другой раз, когда ты отправишься сражаться, мне нужно следовать за тобой, потому что я – твой племянник.

– Мой племянник! мой племянник! Этого недостаточно, – говорил маркиз, относя его в постель. – Я хочу быть твоим отцом. Тебе бы хотелось быть моим сыном? – И заодно он наклонился, чтобы принять ласки маленького Флориаля, который хорошо понимал и разделял опасения Жовлена и Марио. – Вот он, маленький друг, который больше не принадлежит мне. Знайте же, Марио, вы так хотели этого! Я дарю его вам, чтобы утешить вас в горе сегодня вечером.

– Да, – проговорил Марио, положив Флориаля на свою подушку, – я так люблю его, но ставлю условие, пусть он принадлежит нам обоим и пусть он любит нас одинаково, как одного, так и другого… Но скажи мне еще, отец: этот злой человек поплатился за все, что совершил?..

– Да, сын мой, за все, что совершил.

– А король его покарает за то, что он убил твоего брата?

– Да, сын мой, он будет наказан.

– А что же с ним сделают? – спросил Марио задумчиво.

– Я расскажу вам позже, мой сын. Подумайте только, какое счастье, что мы уже вместе.

– И никто не разлучит меня с тобой, никогда?

– Никогда!

Затем, обращаясь к немому:

– Почтенный Жовлен, разве не грустно даже помыслить изменить нежную речь этого ребенка, которая так мелодично звучит в моих ушах? Давайте позволим ему говорить мне «ты» наедине, ибо сама эта фамильярность в его устах идет от любви.

– А разве нужно было бы, чтоб я тебе говорил «вы»? – возразил изумленный Марио.

– Да, дитя мое, по крайней мере, всегда на людях. Таков обычай.

– Ах! да, так я говорил господину аббату Анжоррану! Но ведь я люблю тебя гораздо больше, чем его…