Прекрасные разбитые сердца

Папа тонет в воде – тяжелый рюкзак тянет его вниз. Вода проглатывает его, пока он борется. Его рука поднята, тянется, чтобы кто-нибудь его спас, но битва проиграна, и вода смыкается над ним, словно его никогда не существовало.

Папа висит на тросе под вертолетом, сосредоточенный и спокойный. Снова и снова раздаются выстрелы автоматов. Вертолет дергается в сторону и скрывается в клубах черного дыма. Трос качается, папа цепляется за него. Он снова тянется, но никто не может ему помочь.

Мне снились все эти сценарии и различные варианты папиной смерти во время разведочной миссии. Ночные кошмары начались в тот день, когда я узнала о его гибели, и с тех пор не прекращались.

Но один кошмар преследует меня чаще остальных, потому что больше всего напоминает то, что произошло в тот день, по крайней мере, по маминым словам. Она знает всю историю целиком – все подробности, которые я боюсь услышать. То, что она мне рассказала, уже приводит в ужас.

Папа и два его «брата» из разведки молча продвигаются по сырому каменному тоннелю под отелем в Эль-Фаллуджа. Вокруг лишь темнота и звуки их дыхания, когда они вдыхают и выдыхают. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Звук взрыва внутри тоннеля. Он поднимает голову, услышав лавину из скользящего и трескающегося камня, и мельком замечает поворот, но тут все обрушивается на них.

– Пейтон? – Голос Оуэна разрушает картинки.

Сосредотачиваюсь на его лице – взволнованные карие глаза смотрят в мои, лоб нахмурен, а рот приоткрыт. Откидываю книгу, словно она радиоактивная.

Оуэн молча наблюдает за мной. Мисс Айвз на заднем плане вещает о Пулитцеровской премии и каноне американской литературы.

– Пейтон? – снова зовет он.

Скажи что-нибудь.

Но я не могу подобрать правильных слов. Или вообще слов.

– Тебе плохо?

Оуэн кладет руку на мое запястье, и она в совокупности с шершавостью кончиков пальцев успокаивает меня.

– Я в порядке, – бормочу я. – Голова закружилась.

Его рука все еще лежит на моем запястье, и я позволяю давлению его пальцев, перемещающихся вверх-вниз по точке пульса, вытащить меня из-под обломков тоннеля.

– Тебе надо в медкабинет. Я отведу тебя.

Рука Оуэна исчезает с моего запястья и перемещается к спинке стула, когда он разворачивается к передней части кабинета. Он пытается привлечь внимание мисс Айвз.

– Пожалуйста, не надо, – шепчу я.

Он склоняется над партой и тихо говорит:

– Такое ощущение, что ты сейчас упадешь в обморок.

– Я в порядке. Клянусь.

Это не так, и он знает.

Мисс Айвз записывает на доске имя.

– Автор, Тим О’Брайен, единственный в своем подразделении выжил во Вьетнамской войне.

Как и Хоук.

– В своей книге он делится рассказами об умерших солдатах – людях, которых он никогда не забудет.

Как папа, Руди, Дух и Большой Джон – разведчики, погибшие в тоннеле.

– О’Брайен рассказывает нам о предметах, которые солдаты носили с собой – памятные вещи и напоминания о доме, например, фотографии и письма.

Мисс Айвз продолжает говорить, но я ничего не понимаю.

Что носил с собой папа?

Взгляд Оуэна устремляется к помятой книге.

– Это из-за книги, верно? – шепчет он, подаваясь вперед. – Вот почему ты такая бледная. Из-за папы?

– Не хочу об этом говорить. – Позволяю своим темным волнам волос скрыть лицо.

– Но он погиб в бою?

– На задании.

Дотрагиваюсь до футболки, под которой близко к сердцу висят папины жетоны.

– Ты должна сказать мисс Айвз. Она найдет тебе другую книгу.

– Я ей не скажу.

Не могу.

Оуэн проводит руками по волосам. И не отводит от меня взгляда. Либо взволнован, либо напуган.

– Уверена?

– Да.

Я почти никому не рассказывала о том, чем сейчас поделилась с Оуэном.

Остаток урока проходит в тумане – обсуждение автора, важности книги и других вещей, от которых я отключаюсь. Когда звенит звонок, Оуэн выходит за мной из кабинета, и мы вместе идем к шкафчикам. Он не задает вопросов, не заводит разговор, чтобы заполнить тишину. Просто идет рядом, телом прикрывая меня от встречного потока.

– Я догоню тебя, – говорит он, увидев мужской туалет.

Я продолжаю идти.

– Буду у шкафчика. – Прятать книгу подо всем, что смогу найти.

Добравшись до места, я нахожусь в какой-то прострации.