Прекрасный белый снег (СИ)

Звонок между тем, как выяснилось работал, и совсем даже неплохо. Венька чуть не подпрыгнул от неожиданности когда он загремел на всю квартиру: Светка!!! Она!!! Наконец-то!!! Нет, это была не Светка. Серёга немного тормознул, а он же, задумавшись о своём уже и забыл о нём совсем, и звонка ждал только от неё... Нет, это была, увы, не Светка...

— Слушай, Вень, — Серёга был верен себе, ничего иного Веня от него и не ожидал, — хорош там киснуть! Заходи ко мне, врежешь немного самогончику, глядишь и полегчает. А? Давай! А я пока Балабасику позвоню. Она-то уж, выпить с нами не откажется! С тобой уж точно!

"А что, — тоскливо как-то подумал Венька, — действительно! Да пошло бы оно всё подальше... Хорош уже сопли распускать! Дойду-ка я до Серого! Чем сидеть тут как дурак у телефона! Хотела бы, давно бы позвонила..."

Балабасик, Любка Балабасова из соседней двенадцатиэтажки, была во-первых, абсолютно оторванной девчёнкой, а во-вторых, похоже, тайно, или не очень, в зависимости от количества выпитого, любила Веньку.

Вздыхая и кряхтя как старый, потрёпанный нарзаном пьяница он залез под душ, поливая голову из лейки простоял минут пятнадцать, растёрся, напялил джинсы и футболку и отправился к Серёге. А по дороге, в ближайшем магазине, взял несколько бутылочек пивка: глушить сегодня самогон Веньке не хотелось.

Процесс лечения, как и положено в подобных сложных случаях, происходил на кухне. Довольно прилично к тому времени выпившая Любка, влажными глазами поглядывая на Веню уговаривала его признаться ей в любви:

— Веничка, солнце моё, ну признайся, ведь ты меня любишь? Любишь ведь? Ну скажи, душенька моя, признайся честно, не томи! Ну хочешь, можешь хоть сейчас на мне жениться... Хочешь ведь, признайся! Вижу по глазам...

Доставать его глупыми вопросами было любимым занятием Балабасины, выпив же хоть немного она вечно просилась замуж.

— Ну скажи, чего ты такой грустный? Кто обидел нашего тигрёнка? Ну не плачь! Не утонет в речке мяч. Пошли лучше в комнату, я тебя утешу...

Любка прикалывалась, конечно, ни в какую комнату вот так просто она бы и в жизни не пошла. "Хотя, как знать, как знать, — подумал Венька." Проверять, однако, несмотря на все её старания никакого желания, как ни странно, у него так и не возникло.

— Слушай, Люб, хорош уже человека доставать, давай лучше, рюмку подставляй! — в который раз гудел в усы Серёга.

"Вот Серый например, — думал грустно Венька. — Кого уж точно, а этого так просто не возьмёшь, Не то что я, слабак! Ах Светик, Светик. Ах, мой милый Светик... Хорошо ему... И бабы любят, и самогон всегда а запасе..."

— Ну что, братцы, поехали! — сверкал глазами Серый. — А мы пить будем, да мы гулять будем, а смерть придёт, помирать будем, — сипел он громко на всю кухню. — А смерть пришла, да меня дома не нашла, а нашла в кабаке с полбутылкой в руке! Правда, Венька? Ну, братцы, давай! Любаша, поднимай! Будем живы не помрём... — и одним глотком в который раз опрокидывал в горло стопарик жёлтоватой мутной жидкости.

— Давай, Веньчик, сыграй нам что-нибудь! — с этими словами Серёга вытащил гитару из угла: — Узнаешь шманару?

Венька узнавал, конечно. Когда-то он купил эту гитару у цыган, в Самаре, тогда ещё Куйбышеве, на толкучке. Гитара была очень даже ничего, но Венька хотел чего-то большего, он старательно подбил молоточком и кое-где подпилил натфилем лады, гриф стал ровненький, под линеечку, струны опустил пониже, как на хорошей электрогитаре, и вышло очень даже ничего. Да и звучала она отлично: глубоко и звонко. А года через два, когда у него появился первый свой, достаточно серьёзный инструмент, эту он подарил Серёге, на день рождения.

— Классная шманара, а Вень? — Серый протянул гитару Веньке в руки. Давай, врежь нам что-нибудь! По рок-н-роллу, как умеешь! Майка, или Гребня. А мы с Балабасом подпоём! — он посмотрел на Любку, — Правда, Балабасик? Веньке подпоёшь?

— Подпою, подпою, — подняв глаза на Веньку отвечала Люба. И подпою и подолью! И постелю в придачу... Давай, Веньчик, и правда, спой нам что-нибудь... А мы послушаем...

Часа два они ещё что-то пели, теперь уже совсем не грустно, Серёга наливал, Венька играл, Любка поглаживала Веню по колену, потом Серёга хриплым голосов завывал что-то о паре гнедых унесённых зарёю, о художнике и поэте, после они снова наливали и опять пели, снова пили, кухня всё больше накрывалась сизым дымом, и наконец Венька понял что ему пора. Он устал от Серого, от Любки и от песен, ему просто хотелось домой, поближе к этому грёбаному телефону...