Прекрасный белый снег (СИ)

Он её не видел, работал на мешке когда один из пацанов махнул ему перчаткой: мол, пришёл кто-то, подойдите. Он всё же доработал трёхминтку, оставалось совсем немного, а Венька и сам терпеть не мог подобных остановок и пацанам своим косячить никогда не позволял. Секунд через пятнадцать прозвучал сигнал, он снял перчатки, выключил таймер и повернулся. И сердце его, стукнув гулким молотом в груди подпрыгнуло внезапно и тут же ухнуло куда-то в самые пятки, вниз, и снова, сдавив горло неожиданно радостной слезой, подпрыгнуло куда-то вверх. Это была она! Светка! Его Светка. Она стояла у дверей, переминалась с ноги на ногу, и счастливо как дура улыбаясь во весь рот, смотрела на него...

Она просто потеряла ту бумажку, тот дурацкий маленький клочок с его телефонным номером. Человек, который никогда и ничего не забывает, потерял быть может то самое главное, важное для него на сегодня в этой жизни. Просто взял и потерял...

Всё это она рассказала ему уже в кафе, где-то на Большом. Глядя друг на друга больными, счастливыми глазами они сидели за маленьким столом, пили шампанское полночи и разговаривали...

Первые дни она ждала его на Ленсовета, в танцевальной студии, ведь он же знал где её искать, ей казалось отчего-то, да нет, она была уверена на сто процентов: уж об этом-то она ему успела рассказать. Она ждала, а он всё не приходил и не приходил, потом, перестав уже надеяться, и ждать вроде перестала, и наконец, устав от ожиданий и от самой себя, решила найти его сама. Он что-то говорил о СКА, о боксе, рассказывал о новом спортивном комплексе на Ждановской, и что они туда переезжают, это она запомнила отлично. "Даже если и не встречу, — думала она, — наверняка, хоть кто-то там его да знает."

А потом они целовались на мокром после ночного дождя асфальте, и он поймал машину, и они поехали к нему, ей хотелось, чтобы он спел ей под свою гитару. На следующий день она снова уезжала, на неделю, куда-то в подмосковье на очередной какой-то конкурс, теперь же ей захотелось услышать как он играет и поёт...

— Только, — посмотрела она очень серьёзно на него, — давай договоримся: ничего лишнего! Идёт? — И как бы извиняясь добавила: — Мне кажется, ещё немного рано. Я так быстро не умею...

И у него тоскливо и радостно вдруг защемило под сердцем. "Ну вот! Наконец-то она это и сказала, — обожгла его тревожная, сумасшедшая до боли мысль. — Вот и сказала. "Немного рано..." Ну и правильно... Всё верно! Наверное, так и надо... Очень даже хорошо... Действительно, не стоит... Так быстро... Можно ведь и счастье распугать... Но всё-таки сказала... Значит думала об этом..."

— Ну что ты, Светик! — только и сумел произнести он ей в ответ, — Что ты! — И глядя прямо ей в глаза добавил улыбнувшись: — Как скажешь, так и будет! Даже и не думай, душа моя! Ну разве я похож...?

На кого он мог бы быть похож уточнять они не стали...

Всю дорогу они просто промолчали, он нежно прижал её к себе, взяв за руку тихонько перебирал тонкие родные пальцы, она же, прикрыв глаза казалось просто спит, или задумалась о чём-то. Теребить её Веньке не хотелось, тихая какая-то нежность накрыла их огромным тёплым покрывалом, они плыли по набережным и мостам, в машине негромко играла музыка, а они уже летели, прижавшись друг к другу летели навстречу своему, казавшемуся уже так близко счастью...

Дома Венька откупорил бутылку красного вина, теперь у него всегда в запасе бывало красное вино, он где-то слышал: красное, в небольших дозах, очень помогает измученному сердцу.

Он налил обоим по фужеру:

— Ну что, Светик, давай, — поднял свой фужер, — за наше случайное знакомство... Помнишь? Для дома для семьи...

— Помню, помню, — счастливо улыбнулась она в ответ. — Врачи рекомендуют...

Они сидели друг напротив друга на этой прокуренной, пропахшей его недавней болью кухне, маленькими глоточками прихлёбывали вино, он вытащил из кладовки свой любимый, за бешеные деньги купленный в Апрашке джазовый Epiphone, включил усилок на подоконнике, и проверяя звук покрутил тумблеры настройки.

— Ну что, — присел на табуретку, взял жёстко мажорный Ми, как это играл сам Майк, взглянул на Светку: — поехали?

"Здесь нас никто не любит, — и пальцами по дэке: та-да, улыбнулся:

А мы не любим их

Все ездят на метро,

Ну а мы не из таких

Ага, мы берём мотор,

Хотя в кармане голяк...

И мы киряем свой портвейн

Мы пьём чужой коньяк

Я не люблю Таганку

Ненавижу Арбат...

Ещё по одной, и пора назад...

Он пел грустные блюзы и рок-н-роллы своего любимого Майка, и Гребня, и Цоя и СашБаша, и про лето, и что он изжарен как котлета, о везущей куда-то электричке, о мёртвом рок-н-ролле, и разрывая пальцы в кровь своего любимого Ванюшу, и водовоза Грибоедова, и ещё что-то, а она сидела молча подперев голову руками, глядела на него не отрываясь, и ему казалось что она его почти уже не слышит...

И тут он ясно осознал, чего хочет больше всего на свете. Он опустил свою гитару, отодвинул немного стол, присел с ней рядом.