Прекрасный дом

Коломб и Умтакати вернулись к могиле Кетчвайо на четвертый день. Воины передвинулись к опушке леса, и Коломб с Умтакати встретили их у перелеска, когда они только снялись с места, взяв с собой все свое вооружение. Для приветствий не было времени — у людей были другие заботы, достаточно важные и волнующие. Бамбаты нигде не было видно. Шеренга за шеренгой воины пробирались среди деревьев, скал и утесов. В некоторых местах они выходили на прогалины, заросшие высокой травой и папоротником, а затем снова углублялись в дремучий лес. Ползучие растения и волокнистый тростник гирляндами свисали с ветвей, а среди скал виднелись заросли золотых и красный лилий. Все выше и выше, на тысячи футов взбирались они. Сквозь расселины они видели долины, лежащие внизу, а затем зеленая листва деревьев сомкнулась у них над головами. Подъем привел их к узкому, заросшему травой горному кряжу, и, когда они перевалили через него, перед ними открылся еще один, с еще более страшным ущельем, убегавшим в туманные глубины джунглей, где находился их дом. Солнце слепило глаза; внизу на уступе горы, который, казалось, нависал над цитаделью их дома, раскинулся большой крааль из множества хижин.

Коломб узнал у Мбазо цель этого похода: девяностошестилетний вождь Сигананда, у которого было восемнадцать жен и сотни детей, внуков и правнуков, решил примкнуть к восставшим и взял Бамбату под свое покровительство. Он послал гонцов к похожему на жреца хранителю могилы Кетчвайо и к Младенцу, чтобы подтвердить свои воинственные намерения. А своим советникам, боявшимся, что восстание будет потоплено в крови, он невозмутимо сказал:

— Да, некоторые слишком разленились и обросли жиром, им придется умереть и покинуть своих красивых жен.

Крааль старого вождя назывался Дворцом нищего, ибо в нем укрывался попавший в беду Кетчвайо — ведь Сигананда был его двоюродным братом и принадлежал к этому же высокому роду. Темнокожих воинов остановили выше хижин и загонов для скота, на склоне холма, заросшего пожелтевшей под косыми лучами солнца травой. Невдалеке, в кругу воинов, Коломб увидел своего вождя рядом с Сиганандой. Около них толпились вожди помельче, индуны, посланцы Младенца и два знахаря. Бамбата был одет в захваченную у врагов одежду: на нем были полицейский шлем и шинель и портупеи крест-накрест. В середине круга стоял громадный черно-белый бык — подарок Сигананды, знак покровительства и дружбы. Бамбата дал свою винтовку стоявшему рядом воину и приказал застрелить быка. Воин выстрелил дважды, но бык продолжал стоять и только испуганно мотал головой. Помощники Бамбаты закричали, что Бамбата заколдовал животное от пуль. Только он один может убить его. Бамбата встал, схватил винтовку и выстрелил быку прямо в лоб. Бык судорожно вздернул голову и рухнул на траву. Первые два патрона были холостые. Коломб видел обман, он стоял, бормоча себе под нос ругательства, а тысячи людей прыгали, топали ногами и выли от восторга. Племя нкуби состояло из умелых ремесленников, кузнецов и оружейников, изготовлявших ассагаи и палицы; сам Сигананда, несмотря на свои преклонные лета, умел делать знаменитые зазубренные кинжалы. Но их всех одурачили детским трюком с винтовкой.

Два знахаря были из племени басуто, жившего по ту сторону гор; рассказывали, что их снадобья, составленные из львиного жира, волшебных корней и даже человеческого мяса, обладали чудодейственной силой. Малаза сидел в стороне, что-то бормоча и ворочая языком во рту. Коломб взглядом поискал Давида и двух других христианских проповедников, которые присоединились к повстанцам. Он увидел их наконец примерно в пятидесяти шагах от места сборища воинов, несколько выше по склону холма. Давид держал в руках раскрытую библию, и они все трое что-то читали вслух. Они знали, что их оттеснили в сторону ради древних церемоний лесных жителей. Бамбата искал силу где только мог, но нкуби не желали отступиться от своих исконных обычаев. Коломб выбрался из рядов и медленно, втянув голову в плечи, зная, что поступает рискованно и опрометчиво, направился по открытому травянистому склону к проповедникам. Он всегда старался представить себе, что сделал бы Мьонго, что могли бы сделать и подумать Джордж Олдхем или Том, будь они зулусами; и он вспомнил, что Люси упорно не снимала своего христианского платья даже у костров, где варилась пища для армии мятежников.